Американская ржавчина

Когда он проснулся, уже наступило утро, он лежал в высокой траве за пакгаузом. Слышался шум катеров с реки. Почему глаз не открывается? Осторожно потрогал. Грязь и засохшая кровь. Останусь здесь, пока не подживет, подумал он. Пущу корни и впаду в спячку. И выползу, когда погода наладится. И местные подобреют. Он огляделся. Ладно, уже лучше. Вставай.

Теплый ветреный день, небо ясное, ярко-голубое, и облака плывут на юг, а гусиный клин летит в противоположном направлении. Изначальные странники. А Малыш, он спокоен. Вспомни, как бывало в прошлых жизнях, во Вьетнаме к примеру, в спецподразделении, а здесь-то сущая ерунда. Восстал из мертвых, как Спаситель. И пускай саднит еще след от копья и ноют сломанные ребра, но впереди много километров прекрасного дня.

С полминуты Айзек вставал, преодолевая боль в боку и ногах. Земля сырая, спальный мешок в грязи, одежда замызганная. Он двинулся обратно, высокая трава колыхалась на ветру, стелилась ковром и вновь вздымалась, а пакгауз оказался вовсе не так далеко, как почудилось в темноте, – ярдов двести от дороги. Земля вокруг усеяна мусором: пустые пивные жестянки, картонки, а вот и использованный презерватив. Знак людского единения. Почти причастие. Малыш, возжелавший искупить свой смертный грех перед шведом Отто, является в тайное убежище местных бандитов и предлагает свой священный сосуд во искупление. Млеко его человеческой благодати объединяет их, подобно крови, освящает, и вот она, новая церковь. Айзек рассматривал старый кирпичный пакгауз, облупившийся фасад, высокие арочные окна. Но взгляни – руки еще измазаны, он все еще грешен.

На грязной парковке у пакгауза он наткнулся на кучку своего собственного дерьма, с прошлой ночи, задержался присыпать немножко землей, м-да, пожалуй, Малышу не следует сравнивать себя с Иисусом. И подумал: самая мелкая из моих проблем. Если ад существует, там такая толпа народу, что я просто взберусь кому-нибудь на плечи, а внизу останутся лицемеры, по большей части образцовые прихожане. И специальное отделение для епископов.

Он ковылял через поле к шоссе 906. Движение здесь оживленное, и прогулка предстоит не из приятных: дорога узкая, едва хватает места для машин. Передвигался медленно. Наверняка ребро сломано – больно вдыхать. Руки, ноги, спина, все в синяках и ноет. Ощупал лицо – покрыто коркой из запекшейся крови и грязи, губы, и скулы, и глаза распухли. Чудо, что ни одного зуба не выбито. Ты не создан для этого, подумал он. Но тут же перед глазами всплыла картинка, как Швед стоит в полумраке, вглядываясь во что-то, мешковатая армейская куртка, коричневые штаны карго, почти черные от сажи. Можешь думать что хочешь, но факты свидетельствуют об обратном. Экспериментальные данные подтверждают иную гипотезу. Малыш вполне функционален – совершает ошибки, но быстро обучается. Неплохой объем у жесткого диска, как показывает опыт. Ржавого только, и все.

Шоссе 906, проложенное в пойме реки, ведет в Монессен. Склон долины сразу за дорогой порос лесом, но по берегам реки еще сохранились развалины старых фабрик, складов, заводских зданий. Поток плотный, сплошь американские малолитражки и старенькие пикапы. Места на обочине маловато – регулярно толкает воздушной волной даже от небольших машин. В том же направлении, что и он, пешком идет еще с полдюжины человек – в Монессен, который был когда-то одним из преуспевающих городов Долины, а теперь стал одним из беднейших. Последние коксовые цеха “Ю Эс Стил” дышали на ладан, но пока обеспечивали работой несколько сотен. Все равно большинство из них клиенты Восьмой программы[24].

Через полчаса он вошел в Монессен. Почти точная копия Бьюэлла: речная долина, перетекающая в крутые склоны холмов, жилые кварталы, расположенные террасами, каменные церкви, деревянные церкви, три православные церкви с золотыми куполами. Много деревьев. Издалека выглядит мило. Вблизи видно, что город заброшен: здания обветшали, повсюду следы вандализма и запустения. В центре города припарковано несколько автомобилей, но дома по большей части пусты, на старых витринах старые вывески, выцветшие объявления “сдается” почти на всех окнах. Единственные признаки жизни сохранились в районе коксовой фабрики у реки, длинные ряды зданий, крытые гофрированным железом, высокая труба с полыхающим факелом отработанного газа, клубы пара, время от времени вырывающиеся при тушении кокса. Огромный экскаватор, в ковше которого запросто мог поместиться полуприцеп, черпал уголь с баржи и отправлял его на конвейер, ползущий к главному цеху. По рельсам сновали вагонетки, груженные коксом, но в поле зрения ни одной живой души.

Он все-таки нашел в этом городе работающий ресторан. Официантка сидела в одиночестве за столиком у окна, смотрела вдаль и улыбалась, пока не заметила входящего посетителя. Светило солнце, ей было спокойно и совсем не хотелось вставать. На вид лет пятьдесят, крашеная блондинка.

– О нет, – недовольно сказала она. – В таком виде не пущу.

– Я помоюсь, – заверил Айзек. – Я просто упал.