Американская сага. Сборник

— О, мы с ним не знакомы. То есть, конечно, знакомы, но мы люди другого круга. Разумеется, он бывает у кузины Элис и у дядюшки Реджинальда… — Был вызван дух самых значительных эпгаровских родственников; тем не менее стало ясно, что gens[138] Эпгаров не вхож в высший круг, к которому принадлежит Макаллистер, потому что он ближайший друг миссис Уильям Астор. — А она — это все в Нью-Йорке, в ее собственных глазах, разумеется. — Бунтарская, тут же подавленная нотка. — Но конечно, кузина Элис Ченлер находит ее очаровательной.

— Чем же занимается лучший друг очаровательной миссис Астор? — язвительно спросила Эмма. Она все еще не принимает нью-йоркское общество всерьез.

— Он богат. Южанин, кажется. Очень молодым уехал на Запад и сколотил состояние во время золотой лихорадки. Потом жил в Европе. Вернувшись, решил осчастливить нас аристократизмом, или «асторократизмом», как сострил отец. Это было очень умно с его стороны, поскольку Макаллистеры сами по себе — ничто и ни с кем, кроме Сэма Уорда, в родстве не состоят. — Эпгаровская озабоченность семейными связями утверждается даже через отрицание. — Так или иначе, миссис Астор его «обожает», как принято говорить в этом кругу, а он помогает ей устраивать приемы, обеды, балы. Сезон — их сезон — начинается ежегодно в третий понедельник января балом у миссис Астор. Гостей отбирает Макаллистер. Три года назад он основал нечто, именуемое «патриаршеством». Каждый понедельник во время сезона двадцать пять семей устраивают для своих гостей ужин с танцами в ресторане Дельмонико, как правило, после оперы.

— Вы там бываете? — Эмма смотрела на него с насмешкой, но я увидел и нечто другое в ее темных глазах: так, должно быть, выглядят под черной повязкой глаза правосудия.

— Один или два раза, когда был зван. Меня приглашала кузина Элис. Матушка воспринимает все это как шутку дурного тона. К тому же патриархи отнюдь не самые приятные люди. Просто самые богатые, самые кичливые… — Как хорошо мне знакомы эти пуританские обличения. Те, чья жизнь всецело посвящена деланию денег, первыми готовы публично бросить камень в золотого тельца, предмет своего отнюдь не тайного поклонения.

Пришла сестра Джона — девица лет тридцати с нездоровым цветом лица и на редкость уместным именем Вера; она принесла большую коробку от «Лорда и Тейлора». В ней оказалась очень дорогая шаль для Эммы, подарок самой Веры (не Джона — что было бы неприлично). После длительных пререканий шаль была принята, Эмма на французский манер заключила Веру в объятия и та облегченно вздохнула.

Верный своему слову и не получив отказа, Макаллистер появился перед нами в одном из небольших холлов гостиницы, душной комнате, известной под загадочным названием «Угол таинств». Я сразу же узнал в нем человека, представившегося нам в холле гостиницы в день нашего приезда, — полный, франтоватый, затянутый в корсет денди лет пятидесяти с плохим французским произношением и, увы, нескончаемым потоком французских слов.

— Enchanté, Madame la Princesse! [139]— Он поцеловал руку Эммы и слабо пожал мою, назвав меня «мистер Скермерхорн Скайлер», точно это двойная фамилия. Но об этом позже. — Так любезно с вашей стороны позволить мне показать вам воскресные виды нашего города, такого crue[140], но с каждым днем приобретающего только ему присущий стил. — Слово «стиль» он произносит «стил», теперь это наше с Эммой любимое словечко.

У Макаллистера неброская, но красивая четырехместная коляска. Возница и лакей в ливреях. Утро пасмурное, но не холодное; тем не менее поднялась целая суматоха, пока нас с Эммой тщательно укутывали меховым пологом.

Первые полчаса Макаллистер не умолкал ни на минуту; при этом он ни разу не повернулся к нам: глаза его были прикованы к пассажирам других экипажей, совершающих воскресную passaggiata[141] по большому Нью-Йорку. Мы увидели сотни элегантных карет и бесчисленных прекрасных лошадей, выдыхающих облачка пара, подобно железнодорожным локомотивам: в современную индустриальную эпоху писателю приходится пользоваться эпитетами механического мира для выражения даже самых старомодных понятий.

Неподалеку от нашей гостиницы на Мэдисон-сквер находится гостиница «Хоффман-хаус», а напротив нее еще одна — «Брунсвик», предмет восхищения нашего чичероне.

— Лично я думаю, что Madame la Princesse, вероятно, нашла бы роскошь этой гостиницы более agréable[142] чем то, что может ей предложить ваша, слишком большая гостиница. Я хочу сказать, что большинство европейцев, которых мы знаем, останавливаются в «Брунсвике».

Это «мы» было брошено через плечо, когда он приподнимал шляпу, приветствуя каких-то дам во встречном экипаже.

— Резерфорды, — сказал он, точно продавец дичи, предлагающий перепелку. — И с ними старая миссис Трейси. — А это что за птица? Фазан?