Американская трагедия. (Часть 2)

– Что за друг? Как его имя?

– Это мое дело.

– Ах, ваше! Значит, вы солгали насчет той суммы, которую имели при себе, уезжая из Ликурга, это ясно. Да еще под присягой. Не забывайте этого! Под присягой, которую вы так свято чтите. Что, неправда?

– Да, неправда, – сказал наконец Клайд, придя в себя под ударами этих обвинений. – Я занял денег после того, как приехал на Двенадцатое озеро.

– У кого?

– Этого я не могу сказать.

– Стало быть, грош цена вашему заявлению, – отрезал Мейсон.

Клайд заартачился. Он все больше понижал голос, и Мейсон каждый раз приказывал ему говорить громче и повернуться так, чтобы присяжные могли видеть его лицо. И каждый раз, повинуясь ему, Клайд испытывал все большее и большее озлобление против этого человека, хотевшего вырвать у него все его тайны. Мейсон коснулся и Сондры, а она была еще слишком дорога сердцу Клайда, чтобы он мог открыть что-либо, бросающее на нее тень. И вот Клайд сидел и смотрел на присяжных как-то даже вызывающе. Тем временем Мейсон взял со стола какие-то фотографии.

– Это вам знакомо? – спросил он, показывая Клайду несколько неясных, попорченных водою изображений Роберты, несколько фотографий самого Клайда и еще кое-какие снимки (ни на одном из них не было Сондры): Клайд сделал их во время первого посещения дачи Крэнстонов, а четыре – позже, на Медвежьем озере, причем на одной из последних фотографий был снят он сам, играющий на банджо. – Помните, когда это было снято? – спросил Мейсон, показывая сперва фотографию Роберты.

– Да, помню.

– Где это было?

– На южном берегу Большой Выпи, в тот день, когда мы там были.

Клайд знал, что эти пленки были в аппарате, и говорил о них Белнепу и Джефсону; однако теперь он немало удивился, увидев, что их сумели проявить.

– Грифитс, – продолжал Мейсон, – ваши защитники не говорили вам, как упорно они старались выудить из озера Большой Выпи фотографический аппарат

– тот самый, которого, как вы клялись, у вас не было? Не говорили, как выуживали его до тех пор, пока не выяснили, что он у меня в руках?

– Они никогда мне ничего такого не говорили, – ответил Клайд.

– Очень жаль. Я мог бы их избавить от массы хлопот. Итак, это снимки, найденные в аппарате, и сделаны они были сразу после пережитого вами душевного переворота, – помните?

– Я помню, когда они были сделаны, – угрюмо ответил Клайд.

– Ну да, они были сделаны перед тем, как вы оба в последний раз отплыли от берега, перед тем, как вы наконец сказали ей все, что вы там хотели сказать, перед тем, как убили ее, – в то самое время, когда, по вашим же показаниям, она была очень печальна.

– Нет, печальна она была накануне, – возразил Клайд.

– А, понятно. Ну, во всяком случае, на этих снимках она что-то чересчур весела для человека, который был так подавлен и расстроен, как выходит по вашим рассказам.

– Но ведь в это время она вовсе не была такой подавленной, как накануне, – выпалил Клайд: это была правда, и он хорошо это помнил.

– Понятно. А теперь поглядите вот на эти снимки. Хотя бы на эти три. Где они были сделаны?

– Кажется, на даче Крэнстонов на Двенадцатом озере.

– Правильно. Восемнадцатого или девятнадцатого июня, так?

– Кажется, девятнадцатого.

– А не помните ли, какое письмо написала вам Роберта девятнадцатого июня?

– Нет, сэр.

– Вы не помните ни одного из ее писем в отдельности?

– Нет, сэр.

– Но вы говорили, что все они были очень грустные?

– Да, сэр, это верно.

– Так вот, у меня в руках письмо, написанное в то самое время, когда сделаны эти снимки. – Тут Мейсон повернулся к присяжным: – Я попрошу вас, господа присяжные заседатели, взглянуть на снимки, а затем выслушать один отрывок из письма, которое мисс Олден написала в тот день подсудимому. Он признался, что отказывался писать ей и старался пореже звонить по телефону, хотя и жалел ее. – И Мейсон взял письмо и, обращаясь к присяжным, прочел вслух длинную, горькую жалобу Роберты. – А вот еще четыре фотографии, Грифитс, – продолжал он, вручая Клайду снимки, сделанные на Медвежьем озере. – Очень весело, как, по-вашему? Не слишком похоже на портрет человека, только что пережившего великий душевный переворот после длительных, ужасающих сомнений, тревог и дурного поведения, – человека, только что видевшего внезапную гибель женщины, с которой он поступил самым жестоким и бесчестным образом и свою вину перед которой как раз перед этим хотел загладить. Судя по этим снимкам, вы были беззаботнейшим человеком на свете, верно?

– Но ведь это групповые снимки. Мне неудобно было не сняться вместе со всеми.

– Ну, а этот, где вы в воде? Вам ничуть не трудно было войти в воду на второй или на третий день после того, как Роберта Олден нашла свою могилу на дне Большой Выпи? Да еще после пережитого вами столь облагораживающего нравственного переворота, совершенно изменившего ваше к ней отношение?

– Я не хотел, чтобы кто-либо понял, что я был там с нею.

– Знаем, знаем. А как насчет вот этой фотографии – с банджо? Поглядите-ка! – И Мейсон протянул ему фотографию. – Очень весело, а? – съязвил он.

И растерянный, испуганный Клайд ответил:

– Но все равно, мне совсем не было весело!