Американские фантастические рассказы

И сразу пришло понимание, что нужно сделать сейчас и как вести себя потом, до конца своих дней, которые пролетят рядом с Беверли. До сих пор ему не приходило в голову поинтересоваться, осталась ли она после происшествия на шоссе той женщиной, на которой он когда-то женился. Теперь, уже осознанно и по собственной воле, он никогда не задаст подобного вопроса. Эта единственная в их жизни тайна придаст совместному существованию влекущую загадочность и очарование.

Решение возникло за считанные секунды. И вот он снова видит, как резвятся желтые огоньки в глазах Лоис. Янси повторил ее слова.

— Я бы не смог, — шепнул он.

Лоис медленно раздвинула губы в улыбке, откинулась на подушку и закрыла глаза. Кажется, она дрожит всем телом. Но из-за темноты трудно понять наверняка. Да и зачем?

Он отвернулся, набрал побольше воздуха в легкие: сердце успокоилось, его неистовая пляска больше не мешала дышать полной грудью.

— Беверли!

Звонкий удар: на кафельный пол упала здоровенная книга. Несколько мгновений ни звука; потом дверь открылась.

— Да, милый.

— Забирайся в постель, дурочка. Почитаешь в другой раз. Тебе надо выспаться.

— Я только… Хорошо, Янс, как скажешь.

Она выключила свет и вышла из ванной. Волна лунного света омыла лицо. Беверли смотрела на Лоис. Губы ее дрожали.

Она забралась в постель и Янси нежно, виновато обнял жену. Она повернулась и вдруг стиснула его так крепко, что он едва удержался от крика.

Теодор Старджон Живая скульптура

(«Slow sculpture», 1970; «Nebula» for best short story)

Незнакомец разжег ее любопытство. Она никак не могла понять, кто он. Впрочем, это было известно немногим. Они встретились в саду на холме, где земля так сладко пахнет поздним летом и свежестью ветра: мужчина ходил вокруг груши, полностью погруженный в свое странное занятие.

Он поднял голову. На него внимательно смотрела стройная девушка лет двадцати пяти. Бесшабашно-отчаянное выражение на свежем личике. Но больше всего в ней привлекали глаза и волосы, сверкавшие пленительным золотисто-рыжим цветом.

Она разглядывала неизвестного, — высокого загорелого сорокалетнего мужчину, сжимавшего лепестковый электроскоп, — все больше чувствуя себя незваной гостьей, помешавшей какому-то важному делу, и наконец решилась прервать затянувшуюся паузу.

— А вы… — начала она приличествующим случаю тоном, но мужчина решительно оборвал фразу: «Подождите, пожалуйста».

Он вложил прибор в ее руку и она присела, старательно держа его так, чтобы не изменить направление. Незнакомец немного отступил и постучал камертоном по колену. — Ну как? Что он показывает?

Приятный тембр: людей с таким голосом обычно охотно слушают…

Она вглядывалась в хрупкие золотые лепестки на стеклянном диске. — Расходятся!

Он постучал вновь, и лепестки раскрылись еще шире. — Сколько там?

— Когда стучите, примерно сорок пять градусов.

— Отлично! Почти максимум. — Он вытащил из кармана мешочек, высыпал оттуда на землю немного белого порошка. — Теперь я отойду, а вы будете говорить, что показывает электроскоп.

Он принялся ходить вокруг дерева, вновь и вновь постукивая вилкой камертона, а она объявляла результаты: десять, тридцать, двадцать, ноль! Когда золотистые лепестки раскрывались на максимальную ширину, — больше сорока градусов, — незнакомец высыпал еще порцию похожего на мел порошка. В результате постепенно образовался неровный белый круг. Тогда он вытащил блокнот, изобразил дерево, вычертил контуры возникшей вокруг него полосы. Потом взял у девушки электроскоп. — Вы случайно сюда забрели?

— Да. То есть… Нет. — На долю секунды его губы растянулись. Он не привык улыбаться, решила девушка.

— Будь я юристом, сказал бы, что вы злонамеренно уклоняетесь от ответа.

Она окинула взглядом холм, переливающийся в лучах заходящего солнца, словно слиток золота. Валуны, пучки уже начинающей редеть, поникшей травы, одинокие деревья, сад. За плечами остался тяжелый путь.

— А вы не задавайте таких трудных вопросов. — Она тщетно пыталась улыбнуться: вместо этого из глаз вдруг хлынули слезы.

«Господи, как глупо получилось!» — мелькнула отчаянная мысль. Немного успокоившись, она пробормотала то же самое вслух извиняющимся тоном.

— Почему?

Ошеломленная непрерывной чередой вопросов, — характерная его черта, — она смешалась. Ничего удивительного, такая манера всегда выводит из себя, а иногда становится невыносимой.

— Нельзя так откровенно, на глазах у посторонних, проявлять свои чувства. Нормальные люди так не поступают!

— А по-моему, можно. И я еще не встречал ни одного такого «нормального».

— Да, я, наверное, тоже… Правда сообразила это только сейчас, после ваших слов.

— Тогда не кривите душой. И не надо все время повторять про себя: «Что он может подумать!» и тому подобное. Поверьте, мое мнение никак не зависит от ваших слов. А если не получается, лучше не говорите ничего и молча уйдите. — Она замерла. — Найдите в себе силы быть откровенной. Все важное становится ясным и простым, а в простых вещах признаваться легко.

— Я умру! — отчаянно выкрикнула она.