Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 1

Предположение, будто, отведав плод с древа познания добра и зла, невинная чета приобрела начало размышления и применения разума, нелепо, ибо это все равно, что предположить, что, до того как они съели этот плод, они не были разумными существами, а если это так, то они не могли отвечать за то, что съели этот плод, и были не способны к деятельности по соблюдению любой предполагаемой заповеди. Точно так же, если исходить из того, что они не знали морального добра и зла, то, значит, съев плод, они не преступили никакого закона, ибо, «где нет закона, там нет и преступления». Тем не менее, съев этот или другой плод, они могли на опыте постичь естественное добро и зло, ибо приятный и хорошо согласующийся с нашей природой плод дает ей здоровье, силу и бодрость и позволяет нам на деле испытать естественное добро. Наоборот, неприятный и вредный для нашей природы плод подрывает нашу силу и здоровье и дал бы нам на деле испытать естественное зло. Таким образом, следствием того, что наши предполагаемые прародители съели тот плод, могло бы быть естественное добро и зло, коль скоро это могло на них отразиться. Но если мы предположим, что запретный плод обладал таким пагубным свойством, что он отравил первый источник человеческой природы и посеял семена смертности, то все же его действие ограничилось бы потомками Адама и Евы и не распространилось бы на животное царство и на все прочие части творения во Вселенной, подверженные смертности наравне с человечеством. Поэтому нам надлежит обратиться к прошлому животной природы вообще и исследовать ее в ее основании до и независимо от вкушения запретного плода. Исследуя, таким образом, первоначальную причину смертности, мы в то же время включаем сюда и смертность человека, и тогда оказывается, что рассказ Моисея от начала и до конца вымышлен. В самом деле, если мы и допустим, что природа человека сделалась смертной после того, как он отведал запретный плод, — коль скоро она не была таковой до этого, — то все же это не могло вызвать смертности в такой природе, которая была смертной и раньше. Ведь это было бы все равно, что предположить наличие двух первоначальных причин смертности, что недопустимо, так как ничто не может иметь двух первопричин.

Что смертность повсеместно была свойством животной жизни, доказывалось, в частности, в 4-м разделе 3-й главы, трактовавшем о физических страданиях, к нему мы и отсылаем читателя.

Невзирая на весь шум, поднятый в мире по поводу «древа познания добра и зла» и печальных последствий, какие его плод имел для человечества, совершенно невероятно, чтобы божественное провидение когда-либо допустило существование столь вредоносного древа, которое должно было принести смерть не только всем людям, но и единственному сыну божьему и в конечном счете навлечь проклятие на большую часть человечества.

Согласно этому преданию, было возможно, что «раскаялся господь, что создал человека на земле» [Быт., гл. 6, ст. 6], или по меньшей мере, что он создал такое древо или позволил дьяволу завлечь в западню двух первых взрослых младенцев, повествование о которых не выдерживает разумного испытания. В самом деле, если предполагается, что сей плод был годен в пищу, утолял их голод и был приятен для глаз, то тогда не было ровно никаких оснований запрещать его есть.

Вкушение сего плода должно было повлечь за собой либо физическое или моральное зло, либо вообще не повлечь никакого зла: ведь третьего вида зла во Вселенной не бывает. А так как в употреблении этого плода, изображаемого Моисеем как «хороший» и «приятный», или в наслаждении им не могло быть изначального истинного зла физического или морального характера, то запрещать насладиться им было бы недостойно бога.

Предположить, будто бог решительно запретил какой-либо из своих тварей делать что-то и наслаждаться чем-то, что само по себе подходяще и разумно,— это все равно, что считать неразумным само это предписание, и посему такой решительный запрет лишен основания. Ибо не представляется уместным, чтобы бог наложил какое-то ограничение на невинную чету в отношении удовлетворения ею естественных, а потому невинных желаний или же не разрешил ей освежить и подкрепить свою природу употреблением в пищу любого из хороших и вкусных плодов сада. Когда бы они ели неумеренно, тогда их действительно можно было бы порицать, но в этом случае рвота, вероятно, была бы достаточным наказанием во искупление их греха, ибо они должны были на опыте учиться соблюдать меру в еде.

При таком взгляде на вещи (так называемый) первородный грех не кажется столь позорным и заслуживающим ужасного возмездия, каким он обычно изображается с амвона. Как бы то ни было, если только согласно с вечным разумом и сообразностью вещей в употреблении плода с «древа познания добра и зла» не было бы никакого несоответствия или зла — физического или морального, то никакой последующий запрет бога не мог бы сделать употребление в пищу такого плода содержащим несоответствие или зло.