7. Те истины, которые мы извлекаем из тщательно наблюдавшихся и достаточное число раз повторявшихся свидетельств наших чувств, более вески, чем те, которые представляют простые дедукции разума или доказательства. Если я чувствую, что, ударяя по большому камню кулаком, я поврежу суставы пальцев, я не смогу сомневаться в этом после достаточного числа проб. Если я нахожу, что большая доза крепкого вина меня опьяняет, я не могу не верить, в результат опыта. Я вижу, что духовные феномены действительно связаны с организацией человеческого тела посредством нервных аппаратов, являющихся его частью. Я знаю путем наблюдения и опыта, что, если я разрушу ту часть нервной системы, которая обеспечивает [деятельность] какого-либо из органов чувств, например зрительный нерв глаза, органы этого чувства не будут снабжать меня прежними чувствованиями. Все это является реальным фактом, удостоверяемым таким же образом, каким мы удостоверяемся в действии бутылки мадеры: путем употребления наших чувств. В этом мы можем сомневаться не более, чем в собственном существовании. Но какое свидетельство мы можем с вероятностью иметь о существовании души? Она нераспознаваема ни одним из наших чувств — ни одним из обычных входных путей знания; согласно гипотезе, она нематериальна, она не имеет отношения к материи. В силу самой ее природы мы не можем иметь никакого чувственного доказательства ее существования. Она — некая гипотеза, предполагаемая сущность, введенная для объяснения явлений, явно связанных с нашими телесными органами, явлений, которые, независимо от того, будут ли они душой или нет, не могут иметь места без этих органов. Мы знаем, что эта связь существует, мы ее видим, слышим, чувствуем, но мы не знаем точно, как ее проследить. Но души не существует для наших чувств. Она является сущностью, существование которой предполагается в силу того, что нынешнее состояние знаний не позволяет нам (возможно) объяснить точный способ связи между интеллектом и нашей нервной системой. Я вскоре покажу, что затруднения, с которыми мы сталкиваемся, когда объясняем рост травинки или жизнь дерева, ничуть не меньше затруднений, [возникающих] при объяснении рассудка животных.
Пусть читатель подумает и спросит себя: не является ли это гипотетическое введение нематериальной души с целью разрешения трудностей, которые создает наше неизбежное неведение,— не является ли оно явным нарушением признанной аксиомы, a posse ad esse non valet consequentia
{21}. Это—простое прибежище для нынешнего незнания связи, которую будущее знание сможет или не сможет распутать.Таким образом, мы не только не имеем прямых и удовлетворительных свидетельств существования души, но, исходя из ее предполагаемой природы, никогда и не сможем их иметь. Но ясное, прямое и неоспоримое свидетельство наших чувств [открывает] совершенно другой путь.
Разве не является, кроме того, удивительным, что мы не можем говорить об этой нематериальной душе, ее свойствах, ее способе действия иначе как на языке, внушенном телесными чувствами и происходящем от них? Можем ли мы думать или говорить о нематериальных сущностях другими словами или выражениями, чем те, которые внушают нам наши чувства и которые относятся только к нашим телесным чувствам?
Я вижу (говорит г-н Халле в своем рассуждении), что человек движется, и слышу его говорящим в течение нескольких лет. Из его речи я уверенно делаю вывод, что он