Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2

Не во всех случаях мы имеем одну и ту же фирму, ни в коем случае не одна и та оке материя составляла наши тела двадцать или тридцать лет тому назад, и, однако, мы сознаем себя теми же личностями. Даже руки и ноги, которые составляют почти половину человеческого тела, не необходимы для сознания существования. Они могут быть потеряны или отняты, а полное сознание существования остается. А если бы их заменили крылья или другие придатки, нельзя представить себе, что это изменит наше сознание существования.

Короче, мы не знаем, как велико или, скорее, как мало и сколь неуловимо тонко то малое, что творит в нас это сознание существования. Все же прочее подобно мякоти персика, отличной и отдельной от зародышевого пятнышка в косточке.

Кто может сказать, каким тончайшим действием тончайшей материи производится мысль в том, что мы называем умом? И, однако, мысль, когда она произведена, как я сейчас произвожу мысль, которую излагаю пером, способна стать бессмертной и является единственным произведением человека, которое имеет эту способность.

Статуи из мрамора или меди исчезнут, а копии не являются оригинальными статуями, как не отличаются они тем же искусством изготовления. Так же и копия картины не является той же самой картиной. Но мысль, напечатай и перепечатай ее тысячу раз и на каком угодно материале — вырежь ее на дереве или высеки на камне, — мысль в любом случае останется всегда одной и той же. Мысль способна существовать, не повреждаясь, на нее не действует перемена материи. Она существенно отлична по природе от всего того, что мы знаем и можем воспринять.

А если нечто произведенное имеет способность быть бессмертным, это доказывает, что сила, его произведшая, — а таковой является сознание существования — тоже может быть бессмертной, причем настолько независимой от той материи, с которой она была первоначально связана, насколько мысль независима от первичного способа ее выражения. Поверить в одно положение здесь не труднее, чем в другое, а мы видим, что одно из них истинно.

Что сознание существования независимо от одной и той же формы или материи открывается нашим чувствам в делах творения, насколько чувства способны воспринять это открытие. Множество живых тварей гораздо лучше Павла проповедует нам веру в будущую жизнь. Их маленькая жизнь сходна с землей, с настоящим и будущим состоянием и заключает в себе, если можно так выразиться, бессмертие в миниатюре.

Самые прекрасные творения, доступные нашему взору, — крылатые насекомые, а они первоначально не были таковыми. Они приобрели эту форму и неподражаемый блеск путем следующих друг за другом изменений. Сегодняшний медленно ползущий червяк — гусеница через несколько дней переходит в неподвижную форму и в состояние, похожее на смерть; а при следующем изменении из него выйдет, во всем миниатюрном блеске жизни, великолепная бабочка.

Не осталось никакого сходства с прежним созданием, все изменилось; все силы новы, и жизнь для него — совсем другое. Мы не можем представить себе, что сознание существования в этом состоянии насекомого не то же, что и прежде. Почему же тогда я должен считать, что воскресение того же самого тела необходимо для того, чтобы мое сознание существования продолжалось после смерти?

В первой части «Века разума» я назвал творение (creation) единственным истинным и реальным словом божьим. Этот пример или этот текст в книге мироздания показывает нам не только, что дело может так обстоять, но и что оно так обстоит на самом деле. Вера в будущее есть рациональная вера, подтверждаемая фактами, видимыми в мироздании. Ибо не труднее поверить, что в будущем мы будем существовать в ином состоянии и форме, отличной от настоящей, чем поверить, что червяк должен стать бабочкой и покинуть навозную кучу для полета, не знай мы об этом как о факте.

Сомнительные высказывания, приписываемые Павлу в 15-й главе 1-го Послания коринфянам, которая составляет часть погребального обряда некоторых христианских сект, так же лишены смысла, как и колокольный звон на похоронах; они ничего не объясняют рассудку, ничего не освещают воображению, но оставляют читателю искать, если он может, какой-либо смысл. «Не всякая плоть», <говорит он>, «такая же плоть. Но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц». Что же из этого? Ничего. То же самое мог бы сказать повар.

«Есть», <говорит Павел>, «тела небесные и тела земные; но иная слава небесных, иная земных». Что же из того? Ничего. А в чем различие? Он не сказал ничего об этом. «Иная слава, — говорит он, — солнца, иная слава луны, иная звезд». Что же из того? Ничего, за исключением того, что он говорит: «...звезда от звезды разнится в славе», а не в дальности. Он точно так же мог бы сказать нам, что луна светит не так ярко, как солнце.

Все это не лучше, чем жаргон гадателя, жонглирующего фразами, которые он не понимает, с целью запутать легковерных людей, пришедших узнать свою судьбу. Попы и гадатели занимаются одним ремеслом.