Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2

Так как нельзя, за давностью лет, представить внешнего доказательства того, сфабриковала ли церковь учение об искуплении или нет (ибо это свидетельство, будь оно за или против, само подвергалось бы такому же подозрению в фальсификации), можно лишь сослаться на внутренние свидетельства, содержащиеся в самом учении, и эти свидетельства не без основания говорят в пользу того, что оно сфабриковано. Ведь они показывают, что доктрина искупления основана на денежной, а не на нравственной справедливости.

Если я должен деньги и не могу уплатить долг, а заимодавец угрожает посадить меня в тюрьму, другое лицо может взять на себя долг и уплатить за меня. Но если я совершил преступление, дело меняется коренным образом. Нравственная справедливость не может принять невинного за виновного, если даже он предложит себя сам. Предположить, что правосудие так поступает,— значит уничтожить самый принцип его существования: оно будет тогда не правосудием, а неразборчивым возмездием. Одно это соображение показывает, что доктрина искупления основана на голой коммерческой идее, соответствующей идее задолженности, которую может покрыть кто угодно. И так как эта корыстолюбивая идея в свою очередь соответствует системе вторичного искупления, приобретаемого у церкви за деньги, очень возможно, что и то и другое учение сфабриковано одними и теми же лицами, так что на деле нет никакого искупления,— все это басня, и человек находится в том же отношении к своему творцу, в каком он находился с самого начала своего существования. Думать так — высшее утешение для человека.

Пусть человек верит в это, и он станет жить в большем согласии с нравственностью, чем при любой другой системе. Но когда его учат, что он должен считать себя поставленным вне закона, изгоем, попрошайкой, как бы выброшенным в навозную кучу, далеким от бога, вынужденным приближаться к богу лишь ползком, раболепствуя перед какими-то посредничающими [между ним и богом] существами, он или чувствует презрительное неуважение ко всему носящему имя религии, или становится безразличным, или делается ханжой.

В последнем случае он проводит свою жизнь в печали, искренней или показной; его молитвы — укоризна; его смирение — неблагодарность; он называет себя червем, а плодородную землю — навозной кучей; все блага жизни он наделяет неблагодарным именем суеты; он презирает величайший дар бога человеку — ДАР РАЗУМА и, постаравшись заставить себя поверить в систему, против которой восстает разум, в неблагодарности своей именует его человеческим разумом, как будто человек сам мог одарить себя таковым.

Однако при всем этом внешнем смирении, понося таким образом человеческий разум, он пускается в самые дерзкие предположения; он во всем видит грех; его себялюбие никогда не удовлетворяется; его неблагодарность бесконечна.

Он берется указывать всевышнему, что делать даже по управлению Вселенной; он молится по-диктаторски; когда светит солнце, он молит о дожде, когда идет дождь, он молит о солнце. Этому принципу он следует во всех своих молитвах, ибо что такое весь этот хор молитв, как не попытка заставить всемогущего изменить свои намерения и действовать иначе, чем он действует? Это все равно что сказать богу: я знаю лучше, чем ты.

Определение истинного откровения

Но возможно, некоторые спросят: неужто мы должны быть лишены слова божьего — лишены откровения? Я отвечаю: да, есть слово божье, есть откровение.

Слово божье есть видимый нами сотворенный мир, мироздание (creation); и посредством этого слова, которое никакое человеческое изобретение не может подделать или изменить, бог всегда и всюду говорит с человеком.

Человеческий язык изменяется в зависимости от места и времени, и поэтому его нельзя использовать для передачи неизменного и всеобщего. Так, идея, что бог послал Иисуса Христа возвестить, как говорят, благую весть всем народам, из одного конца земли в другой, соответствует невежеству тех, кто не знал ничего о размерах мира и верил, как верили тогда и продолжали верить на протяжении веков эти спасители мира, что земля плоска, как доска, на которой режут хлеб, и человек может пройти ее из конца в конец,— верили вопреки открытиям философов и опыту мореплавателей.

Да и как мог Иисус Христос возвестить что-либо всем народам? Он говорил лишь на одном языке — еврейском, а в мире несколько сот языков. Едва ли какие-нибудь две нации говорят на одном и том же языке и понимают друг друга. Что же касается переводов, то всякий, кто знает что-либо о языках, знает также, что невозможно перевести с одного языка на другой, не потеряв при этом значительной доли оригинала и — зачастую — не совершив ошибок в передаче смысла. Кроме того, искусство книгопечатания во времена жизни Христа было совсем неизвестно.