— Покажите Никласу на карте, где в настоящее время проходит передний край 12-го танкового корпуса, а также 1-го механизированного корпуса генерала Кривошеина, — приказал капитану подполковник Андреенко.
Троев указал на позиции в районе городка Платков.
— Час тому назад в амбаре к югу от Платкова мы обнаружили четырнадцать обнаженных тел. Они были удушены фортепианными струнами. У всех четырнадцати были отрезаны члены. Это было сделано, очевидно, до того, как их удушили. Командир роты из 3-й ударной армии признал в них группу разведчиков-десантников из его батальона.
У меня перед глазами возникла сцена этой варварской экзекуции. Разве может нормальный человек совершить такое над другим человеком, даже если эти двое являются заклятыми врагами? Где и как воспитывают таких садистов? — подумал я. Вспомнилось, как один мальчишка на Сто двенадцатой улице в Нью-Йорке поймал голубя и кухонным ножом отсек ему обе ноги, а потом подбросил птицу в небо. После этого мы, мальчишки, его бывшие друзья, побили камнями все окна в квартире, в которой жил тот садист. На другой день окна были вставлены, а мы их снова побили. В конце концов семье этого мальчишки пришлось уехать с нашей Сто двенадцатой улицы…
— Война есть война! — сказал подполковник по поводу замученных до смерти разведчиков.
— Жестокость порождает жестокость! — вырвалось у меня. — Я представляю себе, как поведут себя товарищи этих наших ребят, когда к ним попадут немецкие пленные.
— Да-да, — произнес капитан Троев, — я тоже об этом подумал…
— Пойдемте со мной к полковнику Костину, — сказал капитану Троеву Андреенко. — Доложите ему о прорыве второго немецкого оборонительного рубежа мехкорпусом генерала Кривошеина.
Они ушли. Чтобы расстелить карту на весь стол, мне понадобилось убрать со стола листы бумаги, оставленные на столе подполковником Андреенко. И я невольно обратил внимание на один параграф машинописного текста на одном из листов. Удивился прочитанному и посмотрел внизу листа, кто это написал и когда. Там я увидел: «Маршал Советского Союза Г. Жуков». В параграфе, который я прочел, маршал написал:
Меня затронули эти строки, так как я сам был крупицей 2-й гвардейской танковой армии. Как же так, подумалось мне, я знаю, что 1-й мехкорпус нашей армии уже прорвал вторую линию обороны противника, потеряв тысячу человек убитыми, сожженными и ранеными, несколько десятков боевых машин вместе со сгоревшими в них танкистами, а командующий фронтом об этом не знает? Что же это такое? — возмутился я.
В это время вернулись Андреенко и Троев. Подполковник увидел, что его листки лежат не на столе, а на его стуле. Он их поднял, посмотрел на меня и спросил:
— Читали?
— Так точно, — ответил я, — но лишь первый параграф.
— Что скажете?
Глядя прямо в глаза подполковнику, я ему ответил то, о чем мне подумалось. Прямо и откровенно.
Он посмотрел на меня как-то странно. Помолчал. А потом произнес:
— Замечено правильно, но не точно.
— Почему? — удивился я.
— Приказ подписан в 20.20, а Кривошеин прорвал вторую оборонительную линию противника в 21.00.
18 апреля 1945 года
Андреенко о Кривошеине
Потери за 3-й день прорыва (по данным оперативного отдела 1-го Белорусского фронта, о них докладывал майор Заботин): 9500 человек убито, тяжело ранено и пропало без вести; 216 танков и САУ сожжены или выведены из строя; 35 танков остались в болоте.
Семь утра. Идет мощная артиллерийская подготовка и бомбежка. Но как только артподготовка и бомбежка закончились, наши войска, бросившиеся в атаку, снова встречают ожесточенным сопротивлением. Об этом докладывают по радиотелефонам наши офицеры разведки, в 6.00 отправившиеся на передок в корпуса.
Лишь 1-й гвардейский механизированный корпус генерала Кривошеина движется вперед под ожесточенным огнем противника. Но продвижение идет медленнее, чем ожидалось вчера.