Американский претендент

Между тем в присутствии посторонних он еще сохранял наружное спокойствие, но его душу грызло отчаяние. Скоро все деньги выйдут, и тогда чем он будет жить? Молодой человек сожалел, что не позаимствовал более солидной суммы из маленького капитала, найденного в кармане незнакомца. Бедняга лишился сна. Ужасная, убийственная мысль преследовала его днем и ночью, сверлила его мозг: «Что делать? Что со мной будет?» И в душе Трэси понемногу зашевелилось нечто очень похожее на раскаяние в том, что он вступил в благородные ряды мучеников, а не остался дома, довольствуясь перспективой сделаться со временем английским графом и ничем более, чтобы совершить на земном поприще только то, чего можно ожидать от важного аристократа. Однако он старался всеми силами отогнать эту мысль, что ему и удавалось. Но время от времени она осаждала его опять, грызла, жгла и сжимала ему сердце. Трэси всегда узнавал ее по мучительному чувству, которым она сопровождалась. Другие его мысли были также тяжелы, но эта одна хватала за живое, резала, как ножом. Ночью он только и делал, что прислушивался к несносному храпу своих соседей – честных тружеников, умаявшихся за день после работы; так проходило время до двух – до трех часов утра. Потеряв терпение, Трэси выходил на крышу, где ему удавалось иногда вздремнуть на свежем воздухе, но, большей частью, его и тут преследовала бессонница. Он лишился аппетита, похудел, стал неузнаваем. Наконец, однажды, дойдя почти до полного упадка духа, молодой человек сказал сам себе, – причем невольная краска стыда залила ему лицо, хотя здесь и не было посторонних свидетелей: «Если бы отец знал мое американское имя… собственно говоря, я обязан сообщить ему это сведение. Какое я имею право отравлять старику жизнь? Уж и так мои поступки причиняют семье немало горя. В самом деле, он должен узнать, под каким именем я скрываюсь здесь». И, поразмыслив немного, молодой человек сочинил отцу телеграмму следующего содержания:

«Мое американское имя Говард Трэси».

В этих лаконичных словах будет заключаться известный намек, и отец поймет его, если захочет. Конечно, он догадается, что любящий, почтительный сын пожелал сделать ему удовольствие, открыв свое инкогнито. Минуту спустя, продолжая думать в этом направлении, Трэси невольно воскликнул: «Ах, если бы он телеграфировал мне, чтобы я вернулся! Но нет, я не мог бы исполнить воли отца. Я не должен ему покоряться. Взяв на себя важную миссию, я не смею малодушно отступить. Нет, нет, я не мог бы вернуться домой, да и не захотел бы этого». Затем, после некоторого раздумья, он прибавил: «Но, может быть, сыновний долг и требует моего возвращения при настоящих обстоятельствах; отец мой в таких преклонных летах, и ему было бы приятно найти во мне опору на склоне дней. Надо хорошенько подумать об этом. Конечно, справедливость требует, чтобы я остался здесь. Но все-таки подать весточку о себе отцу тоже не мешает. Ведь не потребует же он меня немедленно к себе! Нет, это было бы жаль; это испортило бы все дело». Он опять задумался: «Ну, а если бы отец не шутя принялся настаивать?.. Право, я не знаю, что бы я сделал тогда… Родной дом! Ах, как хорошо звучит это слово! И можно ли ставить человеку в вину, если его тянет туда?»

Он отправился на одну из телеграфных станций поблизости, и тут немедленно наткнулся на образец «обычной вашингтонской вежливости», по выражению Барроу. «Здесь, – говорил новый товарищ Трэси, – с вами обращаются в публичных местах, как с бродягой, но если узнают, что вы член конгресса, сейчас картина переменится и вы будете осыпаны любезностями». В телеграфной конторе дежурил юноша лет семнадцати. Когда Трэси вошел, он завязывал себе башмак, поставив ногу на стул и повернувшись спиной к форточке. Телеграфист оглянулся через плечо на вошедшего, смерил его глазами и, как ни в чем не бывало, продолжал свое занятие. Трэси успел написать текст своей телеграммы и ждал минуту, две, три, пока дежурный возился со своим башмаком. Наконец он его окликнул:

– Потрудитесь, пожалуйста, принять от меня телеграмму!

Юноша опять оглянулся через плечо, и его дерзкий взгляд ясно говорил: «Неужели же вы не можете обождать немного?» В конце концов тесемки были завязаны; он взял телеграмму, пробежал ее глазами и с удивлением взглянул на Трэси. В его глазах мелькнуло что-то, граничащее с уважением, пожалуй, даже почтительностью, как показалось посетителю, хотя он так отвык встречать то и другое, что не решался верить своим предположениям.

Мальчик между тем прочел вслух адрес с явным удовольствием на лице и в тоне голоса:

– Графу Росмору! Ишь ты!.. Разве вы его знаете?

– Знаю.

– Ну, а он-то вас знает?

– Конечно.

– И вы полагаете, что он ответит вам?

– Думаю, что да.

– Посмотрим! А куда вам послать ответ?

– Никуда. Я сам зайду за ним. Когда мне зайти?

– Право, не знаю. Лучше я пошлю вам ответную телеграмму на дом. Скажите только, куда. Позвольте ваш адрес, и вы получите ее без замедления, как только она придет.