Американский принц

Я открываю рот… ну, я даже не знаю… Чтобы сказать ему, какой он ублюдок, какой он равнодушный долбанный мудак. Чтобы рассказать ему, как странно в моем сознании ощущается то похищение, словно я надела плащ из крапивы. Двинешься в одну сторону, и твое тело ужалит. Двинешься в другую, и будешь спасена от жалящих волосков, но знаешь, что тебя снова ужалит, это всего лишь вопрос времени. Ты одновременно чувствуешь и не чувствуешь этого, и все эти ощущения сменяют друг друга за микросекунды.

Как только я собираюсь все это сказать, то понимаю, что это не совсем так, по крайней мере, не прямо сейчас. Моя злость на Эша отодвинула на задний план память о Мелвасе — не очень далеко — но достаточно для того, чтобы в этот момент я могла жить и дышать, не думая о событиях последних дней моей жизни.

Эш игнорирует меня или, по крайней мере, притворяется, что это делает, обматывая одеяла вокруг своей руки последний раз, и легко сдергивает их с кровати. За ними следует простынь, которая поддается сложнее, поскольку она обернута вокруг бедер Эмбри. Но Эш силен, мышцы на его груди и руках напрягаются, когда он тянет, а мне приходится скрестить руки на груди, чтобы скрыть, как сильно затвердели мои соски при виде того, как он работает телом.

Глаза Эмбри распахиваются, он стонет и перекатывается на живот.

— Я не хочу идти в школу, ма, — говорит он в подушку, его голос приглушен.

— Не могу решить, что чувствую из-за того, что ты назвал меня мамой, — сухо говорит Эш.

— Тебе должно быть стыдно, — говорит Эмбри в подушку. — Она злая. Прямо как ты.

Этого достаточно, чтобы заставить меня улыбнуться, совсем чуть-чуть. Достаточно, чтобы заставить расслабить плечи.

Эш игриво шлепает Эмбри по голой заднице, но оставляет на нем ярко-красный отпечаток своей руки.

— Пора проснуться, Патрокл.

— Патрокл? — спрашиваю я.

Эмбри со вздохом переворачивается на спину.

— Эш думает, что мы находимся в древнегреческой эпопее из-за кражи жены.

— Справедливости ради, стоит сказать, — говорит Эш, поднимаясь с кровати, — что тогда я не понимал, насколько пророческим это выглядит.

Эмбри садится.

— Ха-ха.

Эш молчит, изогнув бровь, ничего не говоря.

— Правильно, я насмехаюсь над тобой, — с достоинством говорит Эмбри. — Ты выбрал эту игру, потому что тебе понравилась идея, в которой ты — могущественный Ахиллес, а я — твоя игрушка для траха.

— Ты же знаешь, что в «Пире» Платона говорится, что именно Ахиллес — игрушка для траха, верно?

— Еще раз «ха-ха», — снова усмехнулся Эмбри. — В первый раз, когда меня поцеловал, ты процитировал мне Эсхила. Не Платона.

Вот теперь я действительно улыбаюсь, несмотря ни на что, поэтому мне приходится напомнить себе, что я злюсь. Попытаться показать гнев. С некоторым трудом мне снова удается нахмуриться.

Эш драматично вздыхает.

— Это имеет значение?

— Именно ты поднял эту тему.

Эмбри смотрит на меня, и его фальшивая улыбка исчезает.

— Грир, — говорит он, голосом, который позволяет мне понять, что он может видеть все те вещи, которые я не хочу, чтобы он видел.

— Точно, — говорит Эш, снова выглядя по-деловому. — Эмбри, мне нужна твоя помощь.

Эмбри смотрит на меня еще раз, его сине-голубые глаза мерцают, когда он снова смотрит на Эша.

— Все, что угодно.

Эш подходит к обычному деревянному стулу, стоящему в углу. Это старый стул — одна из тех вещей, которые каким-то образом пережили президентство Эйзенхауэра, но в тот момент, когда Эш в него садится, он становится троном. Соломон ждет, чтобы поделиться своей мудростью. Даже его нагота каким-то образом делает его более царственным, ещё более могущественным.

Он щелкает пальцами. Шесть месяцев, предшествующих нашей свадьбе, сцены, которые мы ставили, прихорашивание, восхитительная, излюбленная подготовка — это перекрывает все. Через секунду я оказываюсь около него, на коленях, с руками за спиной, сцепленными в замок, а в следующую моя голова опущена. Нет времени для гнева — в некотором смысле, для него даже нет места. Эш щелкает пальцами, я подчиняюсь. И как только мои колени касаются пола, плащ из крапивы немного поднимается. Никто не может причинить мне боль, когда я у ног Эша. А что еще важнее, я не могу причинить боль себе. Ни мыслями, ни чувствами, ни воспоминаниями. У Его ног я принадлежу ему.

Выполняю прихоти президента.

— Стоп-слово? — спрашивает Эш, сигнал о том, что скоро всё встанет на свои места.

Так как мои глаза опущены, я могу видеть лишь его голени, лодыжки и стопы, посыпанные угольно-черными волосками, которые я так обожаю. Я сосредоточена на них, когда отвечаю:

— Максен.

— Используй его, если понадобится, — говорит он, и на данный момент это все еще Эш, все еще человек, который не может спать, когда меня нет рядом. — Я собираюсь подтолкнуть тебя. Это будет сложно.

— Зачем мы это делаем? Сэр? — не забываю добавить я.

Он наклоняется вперед; я вижу кончики его пальцев, попавшие в область моего зрения.