Аметисты Серафимы Суок

– Да, ты! Иди уже на х…! – с раздражением произнес Артём, поспешно нажал «отбой» и вернул ее номер в черный список.

Катя удовлетворенно улыбнулась: в то, что потасканная отлипнет, она не верила, но поступок мужа оценила – потасканная ему действительно не нужна, раз так легко и конкретно ее послал. Он ее послал матом. Такое не потерпит даже последняя проститутка. Потасканная, конечно, проглотит абсолютно все, чтобы откусить часть ресурсов их семьи. Но, во-первых, она получила по хлебалу, а во-вторых и основное – у Артёма неизбежно к ней появится брезгливость, когда та к нему снова сунется. И потасканная теперь будет ненавидеть Артёма, а он ее презирать за то, что она его хоть и ненавидит, но продолжает перед ним стелиться.

Никогда и ни при каких условиях любящий мужчина ничего подобного не сделает. Тем более по указанию. Артём без малейших колебаний набрал номер бывшей любовницы и сказал ей все, что продиктовала Катя. Отношение к ней очевидно. Что бы потом Артём ни говорил и ни делал, как бы ни юлил, потасканную он послал, и это факт. Остальное – демагогия.

1943–1944 гг. Алма-Аты

Лёля больше не приходила в красивый дом Жилкомбината № 7, где жила Серафима Суок. Девочка нарочно обходила этот дом стороной, чтобы случайно не встретиться со своей когда-то обожаемой знакомой.

Весна в этом году выдалась поздней, март с его пронизывающим ветром походил на ноябрь.

В начале марта Лёлина мама застудила поясницу и у нее прихватило почки, а за ними на фоне скудного питания обострилось хроническое заболевание, и уже, как кости домино, посыпался весь организм.

Нина Васильевна продолжала ходить на работу, где носила тяжелые ведра с отходами, перестилала постели, ухаживала за больными, в большинстве своем бойцами на реабилитации после ранений. Лёля за год вытянулась и теперь при прежней своей худобе выглядела еще более хилой. Несмотря на внешнюю хрупкость, Лёля оказалась довольно сильной девочкой. Она еще с осени приходила в госпиталь помогать матери и, бывало, во время приступов болезни полностью отрабатывала за нее смены.

К апрелю, такому же холодному и слякотному, совершенно несвойственному южной Алма-Ате, Нине Васильевне сделалось совсем худо. Ее положили в тот же госпиталь, в котором она работала. Врач, очень пожилой московский профессор, положительных прогнозов не давал. Нужны лекарства, говорил он, а без них рассчитывать не на что. Молодой организм еще выкарабкался бы, а тут пациентка самостоятельно не справится.

Нужные лекарства в госпитале отсутствовали. Их не было даже для фронтовиков, не то что для какой-то хворой санитарки.

Лёля была в отчаянии: она не хотела верить, что мамы скоро не будет и она в свои неполные четырнадцать останется совсем одна.

Тетя Зина украдкой, чтобы не услышали соседи, читала молитвы. На столе лежал клочок грубой серой бумаги с резкими, отрывистыми буквами профессора медицины – диагноз и список лекарств, с выпуклыми следами крупных Лёлиных слез.

– Ты бы сходила к Серафиме. У нее связи. Она сможет достать лекарства, – посоветовала Лёле тетя Зина.