Амето

Так я сказала и только успела смолкнуть, как, подобно несчастной Дриопе, вдруг ощутившей, как ее тело охватывается тонкой древесной корой, почувствовала, как мое тело от макушки до пят охватывают лижущие языки пламени; содрогнувшись, я ждала уже, что сейчас обращусь в пепел, подобно фиванской Семеле, узревшей Юпитера в божественном блеске, но тут пламя, оставив тело, проникло в душу, и, утешенная богиней, я почувствовала себя вне опасности. Сиянье померкло, я снова очнулась среди подруг, но уже влюбленная, и моим жадно ищущим глазам явился желанный юноша, чьи мольбы призвали ко мне любовное пламя. Он мне тотчас понравился, и я полюбила слышать звук его шагов за собой всюду, куда бы я ни ступала; от прежней дикости не осталось следа в моей груди и глазах, готовых любить его больше всего на свете. А очень скоро Апатен, пожелай он, мог бы сам отвергнуть меня, как раньше я его отвергала. Ничто не тешило моих глаз больше, чем он, и радовать его стало для меня первейшей заботой; невежества, которое я так порицала, вскоре не осталось в нем и помину. Из грубого пастуха он стал просвещенным юношей, из корыстного великодушным, и в предприятьях отважным, из ничтожного щедрым и любезным всем людям, так что его, и без того благородного, в скором времени можно было почесть благороднейшим. Затратив немало трудов, я возвысила его до моей красоты и теперь дорожу им превыше всего. Вот таким образом меня, долго остававшуюся холодной, благодаря Апатену, преобразила богиня, которая так возрадовала и радует мою душу, что я воскуряю ей фимиам и вечно буду чтить наравне с Беллоной.

И вслед за тем нимфа запела такие стихи:

XXX

От Нота, чье горячее дыханье

на нас дожди, и грязь, и тучи шлет,

и от Борея злого, чье метанье

заковывает в лед поверхность вод,

от Эвра заревого иль другого,

кто мягким иль неистовым слывет,

от Ахелоя, божества речного,

безумного не мене, чем Орест,

любивший Пирифоя, как родного,

от всяких бурь, какие в мир окрест

шлет Посейдон, от Бахусовой страсти,

которую столь восхвалял Ацест,

и от огня, который в злобной пасти

Тифей рождает, и от труса тож,

когда подземный пленник жаждет власти

и, корчась, повергает горы в дрожь

ото всего нас оградит Беллона,

едва к ней под начало попадешь.

Она пойдет войной и на Плутона,

столь жаждущего человечьих душ,

как жаждал восхитительного лона

он Персефоны, раненный к тому ж

Амуром, заглянувшим ненароком

на дно Сицилии, где тьма и глушь.

И как Беллона неусыпным оком

достойных охраняла в оны дни,

так служит им до днесь с великим проком.

И все, кто ей привержены, - они

в своем великодушье безупречны,

и щедрость их деяниям сродни;

и столь спокойны и добросердечны,

что - отвернись Фортуна - все равно

не унывают, но и не беспечны.

И как притом грустить им не дано,

так ложным благом не возвеселятся

и то и это равно им смешно;

и красотой пустою не прельстятся,

чрезмерно не заботясь о мирском,

сильны во всем, за что решили взяться,

И, утвердив нас на пути прямом,

дарит Беллона неба постиженье,

и светлолика, и ясна умом;

и в небеса, коль мы свое сраженье

с пороками не устаем вести,

дабы наш дух избегнул пораженья,

уводит нас бессмертье обрести.

XXXI

Едва нимфа приступила к рассказу, Амето вернулся к прерванным размышлениям, хотя и умерил, насколько мог, пыл желаний. Отогнав прочь суетные надежды, которым не дано было воплотиться, он обратил сладостные помыслы к действительности. И так про себя рассудил:

"О всеблагие боги, что с того, что эти прекрасные дамы любят не меня, а других, зато я с ними здесь, куда желали бы попасть многие достойнейшие меня; мне дарована особая милость - услаждать томный взор их красой. О, сколько бы сыскалось таких, кто о лучшем и не мечтает: разве мало владеть тем, чем я в неведении здесь владею. Кого же, как не возлюбленную Лию, я возблагодарю за столь великую милость. Сам троянский Парис не мог бы похвастаться тем, что созерцал большую красоту. О боги, будьте свидетелями; как ни трудно поверить в то, что я утверждаю, это сущая правда. Он в глубине темной Идейской долины видел трех богинь, а я здесь, в ясном свете дня вижу семерых, из которых ни одна красотой не уступит богине. Поистине одно преимущество у него было: он узрел их нагими, так что ни одна прелесть не осталась сокрытой. Но как же царскому сыну не иметь хоть одного преимущества перед простым охотником. Да и какой мне прок от их наготы? Она только разожгла бы во мне и без того жестокий огонь, ведь я и при виде их лиц томлюсь душой, насилу обуздывая недозволенное вожделение. О, какое это должно быть зрелище, как бы я им упился, будь мне это дозволено! Но, увы, мне нельзя видеть больше, чем всем другим; впрочем, нимфы не виноваты, это одежды в сговоре против меня, а сами красавицы беспрепятственно являют взорам все, что не скрыто одеждой. И все же насколько судьба милостивей ко мне, чем к несчастному Актеону; того покарала Диана, помешав разболтать о том, что он подсмотрел, а мне никем не возбраняется в любое время поведать милым друзьям об изведанном благе.