Амето

«О богиня, не гневайся на меня, верни меня родителям невредимой, ибо, клянусь тебе издавна чтимой Беллоной, я закаялась противиться твоей воле». Так я сказала и только успела смолкнуть, как, подобно несчастной Дриопе, вдруг ощутившей, как ее тело охватывается тонкой древесной корой, почувствовала, как мое тело от макушки до пят охватывают лижущие языки пламени; содрогнувшись, я ждала уже, что сейчас обращусь в пепел, подобно фиванской Семеле, узревшей Юпитера в божественном блеске, но тут пламя, оставив тело, проникло в душу, и, утешенная богиней, я почувствовала себя вне опасности. Сиянье померкло, я снова очнулась среди подруг, но уже влюбленная, и моим жадно ищущим глазам явился желанный юноша, чьи мольбы призвали ко мне любовное пламя. Он мне тотчас понравился, и я полюбила слышать звук его шагов за собой всюду, куда бы я ни ступала; от прежней дикости не осталось следа в моей груди и глазах, готовых любить его больше всего на свете. А очень скоро Апатен, пожелай он, мог бы сам отвергнуть меня, как раньше я его отвергала. Ничто не тешило моих глаз больше, чем он, и радовать его стало для меня первейшей заботой; невежества, которое я так порицала, вскоре не осталось в нем и помину. Из грубого пастуха он стал просвещенным юношей, из корыстного великодушным, и в предприятьях отважным, из ничтожного щедрым и любезным всем людям, так что его, и без того благородного, в скором времени можно было почесть благороднейшим. Затратив немало трудов, я возвысила его до моей красоты и теперь дорожу им превыше всего. Вот таким образом меня, долго остававшуюся холодной, благодаря Апатену, преобразила богиня, которая так возрадовала и радует мою душу, что я воскуряю ей фимиам и вечно буду чтить наравне с Беллоной. И вслед за тем нимфа запела такие стихи:

XXX

От Нота[144]

, чье горячее дыханьена нас дожди, и грязь, и тучи шлет,
и от Борея злого, чье метанье

заковывает в лед поверхность вод,

от Эвра заревого иль другого,
кто мягким иль неистовым слывет,

от Ахелоя[145]

, божества речного,безумного не мене, чем Орест,
любивший Пирифоя[146], как родного,

от всяких бурь, какие в мир окрест

шлет Посейдон, от Бахусовой страсти,
которую столь восхвалял Ацест,[147]

и от огня, который в злобной пасти

Тифей рождает, и от труса тож,
когда подземный пленник жаждет власти

и, корчась, повергает горы в дрожь —

ото всего нас оградит Беллона,
едва к ней под начало попадешь.

Она пойдет войной и на Плутона,

столь жаждущего человечьих душ,
как жаждал восхитительного лона

он Персефоны[148]

, раненный к тому жАмуром, заглянувшим ненароком
на дно Сицилии, где тьма и глушь.[149]

И как Беллона неусыпным оком

достойных охраняла в оны дни,
так служит им до днесь с великим проком.

И все, кто ей привержены, – они

в своем великодушье безупречны,
и щедрость их деяниям сродни;

и столь спокойны и добросердечны,

что – отвернись Фортуна – все равно
не унывают, но и не беспечны.

И как притом грустить им не дано,

так ложным благом не возвеселятся —
и то и это равно им смешно;

и красотой пустою не прельстятся,

чрезмерно не заботясь о мирском,
сильны во всем, за что решили взяться,

И, утвердив нас на пути прямом,

дарит Беллона неба постиженье,
и светлолика, и ясна умом;

и в небеса, коль мы свое сраженье

с пороками не устаем вести,
дабы наш дух избегнул пораженья,

уводит нас бессмертье обрести.

XXXI