Амфитрион

Дописать фразу наш герой не успел, потому что услышал на лестничной клетке шаги. Настолько тихие, что можно было решить, будто мягкий стук этот у Мити в ушах, но Митя – вопреки всему, что было с ним, – научился доверять своим чувствам. Он вскочил, по дороге в прихожую еще раз заглянул в комнату к Петлу, увидел, что тот преспокойно спит поверх одеяла, и метнулся к входной двери. В глазок смотреть не стал, а сразу принялся открывать, и тут прозвучал звонок. Да, это была Алена.

И автор, и его верный читатель, и, что уж греха таить, сам Митя не раз рисовали эту встречу в воображении. Как позвонит, позвонит ли вовсе или сразу войдет в дверь… Но нет, тогда, в ночь страшного откровения, Алена оставила в квартире на Новом Арбате не только Петла, но и ключи.

Поэтому она позвонила. Митя, быстро оглядевший Алену взглядом, в принципе характерным для мужчин, не успел даже и заметить, что его оглядывание несло еще и оттенок врачебного беспокойства – все ли цело и на месте? Кажется, все. Осмотр занял куда меньше времени, чем вам понадобилось на то, чтобы о нем прочесть, а по окончании Митя просто взял Алену за руку и, втянув в дом, захлопнул дверь. Никаких пафосных отвлеченных фраз, предполагающихся в подобных кинематографически устроенных сценах, сказано не было. Ни возвышенного «Алена! Наконец-то!», ни «Митя, я люблю тебя! Прости!», ни даже, возможно, ожидаемого читателем «Я поставлю чайник?». Никто даже не уткнулся никому в плечо и не втянул запах ничьих волос. Никто не стоял соляным столбом в дверях. Митя просто помог Алене вылезти из пальто, широко махнул рукой, обведя всю квартиру, – располагайся, мол, – и отправился назад к компьютеру (впрочем, без лишнего драматизма). А Алена вымыла руки, забрала волосы в хвост и пошла смотреть на Петла. Рагнарёк беспрепятственно пропустил ее в комнату ребенка, и взгляд его при этом был хоть и укоризненным, но понимающим.

Вскоре Митя отправился ставить чайник просто потому, что нельзя было его не поставить. Через десять минут Алена пришла на кухню и села на свое обычное место, предварительно разложив на столе несколько красных коробочек с желтыми иероглифами, палочки для еды, достав и расставив тарелки и чашки.

– Кстати, сегодня китайский Новый год, Митя, – сказала она.

«Праздник, когда воссоединяются семьи», – подумал Митя с улыбкой, а сам спросил:

– Что же ты делала все это время, Алена?

Он сел за стол, взял палочки и съел немного китайской еды. Гулаожоу оказался очень удачным.

– Я сдала сессию, – доложилась Алена. – Проводила много времени с братом. Он мне накачал на ноутбук аркадных игр, и я в них играла. Не представляешь, как это затягивает. Вот я складывала драгоценности по три, сталкивала вниз артефакты, а сама думала: трачу жизнь час за часом и день за днем, а потом, когда придет время умирать, буду считать последние минуты и вспоминать, что потратила столько… ни на что.

Алена смотрела в чашку с чаем.

– Это ничего, – сказал Митя, помолчав (он не очень понимал, что полагается говорить в таких ситуациях). – Считай, терапия. Значит, так тебе было нужно.

– Да… – протянула Алена и вдруг вскинула глаза на Митю, улыбаясь. – А помнишь, как мы с тобой любили развлекаться в самом начале?

– Нет, – нахмурился Митя, для которого ничто, связанное с Аленой, не подпадало под понятие развлечения.

– Ну как же! – воскликнула Алена, и глаза ее, наконец, привычно и оживленно заблестели. – Мы искали гениальные строчки в пошлых песнях и стихах, помнишь!

Тут заулыбался и Митя.

– Точно! Помню вот это: «Я сошью себе рубаху из крапивного листа», а ты еще объясняла, что автор, видимо, читал в детстве, но забыл потом Андерсена.

– Да-да, я помню. А мне нравилось вот это: «Коротаем мы ночи длинные, нелюбимые с нелюбимыми».

Оба замолчали. Посидев некоторое время молча, Алена встала и пошла в большую комнату, где блестело открытыми клавишами пианино. Митя жил в старом сталинском доме, где не было слышно соседей, здесь можно было устраивать пьяную оргию с множественными жертвоприношениями: никто бы не вызвал милицию не из деликатности, а просто потому, что звукоизоляция была хороша. Далее произошло неожиданное: Алена села к пианино и начала играть. Митя, оставшийся в кухне допереваривать цитату про нелюбимых, сначала даже не понял, что происходит.

– Ты играешь?! – ошарашенно спросил он. Алена не прервалась, тихо улыбаясь.

– Ну Митечка, чего же странного, – из-под ее пальцев лилось, кажется, что-то сольвейговское. – Да, играю. Я вообще-то закончила музыкальную школу. Ты так удивляешься – можно подумать, Рагнарёк заговорил…

Митя не стал комментировать последнее допущение, а подошел и стал смотреть на Аленины пальцы, бегавшие по клавишам. Теперь она заиграла что-то еще более невыносимо прекрасное. Наверное, это тоже был Григ.

– Но почему же ты раньше не играла?!

– Не было случая… – Мелодия продолжалась, – не было времени… Были длинные ногти…