Ами-Де-Нета [СИ]

Я видела людей, окутанных черной дымкой тоски и печали. Видела похороны и трагедии. Смерть близких. Горе матери, потерявшей ребенка. Злобу насильника. Бесчинства и зверства садиста. Тихую подлость хитрого мошенника, и грязную радость от обмана. Сны. Я могла заснуть, когда это необходимо. Но уже не могла забыть сон, если он остался в памяти. А еще, Дай, и это удивляет меня до сих пор, я ни разу не рассказала матери или отцу о том, что же мне снилось. Может быть, я видела в своих снах и их тоже? Еще в тех, пограничных, где лица и фигуры только-только выступали из жирного черного мрака, формировались из него. Мне было, наверное, года два, я не могла осмыслить и принять осознанное решение. И никогда не боялась родителей. Но не говорила. Да. Позже, когда я стала думать о своих снах, помню, я просто жалела мать и отца, зная, как сильно они тревожатся. К чему волновать их еще больше, думала семилетняя Неллет, они и так волнуются. Они меня любят. А я подвела их с самого детства. С рождения. Единственная дочь, не будет сестер и братьев. И я — больна. Так ужасно, быть обузой тем, кто возлагал на тебя надежды. И любить их. Я пыталась уверить родителей, что с мной все хорошо. Послушно пила лекарства, назначенные обоими врачами. Проходила нужные и такие частые обследования. И радовалась, что у меня получается. Сны по-прежнему приходили и мучили меня. Но я стала сильнее. А ночная бессонница обрушивала на меня вместо снов ярчайшие картины чужих горестей. Было так, будто я — тысячи и миллионы человек, и каждый одержим горем, острым, дергающим, как свежая рана. Но иногда приходили другие сны. Радостные и сверкающие, как утренняя роса. Один такой сон я рассказала родителям, стремясь обрадовать их. О том, как мы с отцом скакали по равнине, заросшей высокой травой, и сидели у костра, распевая пастушьи песни. В моем сне мама носила странное имя — Гюнта и владела коровами и фермами.

Помню, как упал высокий стакан, разливая на скатерть вино и оно впиталось неровным красным пятном. И такие же пятна алели на бледных скулах матери. Я снова сделала что-то не так! Этой ночью мне приснилась ее ревность. Бессильная и оттого, полная ярости. К женщине, которая умерла два века тому и стала недостижимой. Конечно, в семь лет я не могла понять, что связывало королеву Ами с моим сном. И снова привычно взяла вину на себя. Несколько ночей я не могла спать. Вот тогда я почти умерла. Моих сил не доставало, чтобы осилить все свалившееся на меня горе. Оно, как… как волны. Бесконечные. Но уже состоящие из лиц и воздетых рук, раскрытых ртов и точащих слезы глаз. Среди них, там, был мой отец, он тряс меня за плечи, требуя, чтоб я его вспомнила, но сердце его болело другой болью. И была моя мать. Я попыталась убежать, не дожидаясь утра. Страх гнал меня в холмы, подальше от города, оттуда шли волны моих кошмаров. К утру, сразу после восхода, я заснула в траве, поджав грязные ноги. Там и нашли меня посланные из дворца. И все повторилось, только сильнее и хуже. Больше недели я лежала в бреду, просыпаясь в разное время суток и снова погружаясь в сон. И мое сознание не могло отдохнуть, переполняясь чужой болью.

— Если бы это была нога, или рука, — слышала я через сон голос джента Саноче, — я отнял бы ее и создал принцессе новую, чтоб вышвырнуть боль. Но невозможно вырезать ей душу. Хэго распорядился судьбой принцессы. А хэго неумолим. Она — вот такая. Мне кажется, лучше всего…

И я снова погружалась в беспамятство, все глубже, отягощенная чужими страданиями.

А в следующий раз увидела себя в ярком солнечном свете, все вокруг колыхалось, к горлу подкатывала тошнота. Перед глазами — спина в узорчатом камзоле. Меня укачало. И вырвало на колени сидящего рядом Кассиуса. Но это была первая передышка, благословенная, она спасла мне жизнь. Я снова заснула, без всяких снов. А проснулась в странном месте. Белый потолок, украшенный неловкими узорами, белые стены с цветными ковриками. Два ряда узких кроватей, за спинками одних — окна, задернутые светлыми занавесками. Я села, оглядываясь и прижимая к груди простыню. Вместе с удивлением пришел страх. За высокими окнами свет мерк, превращаясь в вечерние сумерки. А я выспалась. Скоро придет боль, схватит меня, в этом чужом, незнакомом месте.

Но до этого пришла девочка. Высокая, очень серьезная, в белом переднике поверх длинного платья. Поправив на плечах заплетенные тугие косы, прикрыла за собой дверь, встала у моей постели, оглядывая ее, как хозяйка. Сказала важным голосом:

— Мы с тобой пойдем пить молоко. А потом ты расскажешь нам. Мне и Калему, чего это тебя привезли в дурацкой повозке с дурацкими сверчками вместо нормальных лошадей. Вставай.

Неллет умолкла. Засмеялась широкой улыбке Даэда, который дописывал фразу, не поднимая головы.

— Ты рад, да? Узнал?

— Мисерис Натен! Ты совсем устала, Нель.

— Да. Но мне хотелось добраться до нас. Калем и Натен. И я. И еще одна девочка. Дети, которые помогли мне стать тем, кто я есть. Настоящей Неллет.

КАЛЕМ И НАТЕН

Глава 16