Амнезия

Спустя неделю мне выпало дежурить ночью. Вероятно, доктор Ланарк отпустил Ивэна отдохнуть. Следить ночью оказалось и скучнее, и холоднее. Словно бездомный бродяга, я закутался в плед и уселся на крыльце, не сводя глаз с сияющего прямоугольника — окна спальни, где время от времени за муслиновыми занавесками мелькал силуэт мисс Вьерж. Вот она нагнулась, вот снова выпрямилась. Иногда я принимался бродить вокруг дома, чтобы прогнать сон и размять затекшие ноги. Когда между одиннадцатью и двенадцатью ночи в спальне тушили свет, меня охватывало смешанное чувство одиночества и освобождения. Теперь я мог спокойно отдаться мечтам. Записывал я мало — сильный северный ветер раскачивал фонари, и, склоняясь над блокнотом, я чувствовал себя словно матрос в качку. Зловещая тишина вокруг и совершенное одиночество также способствовали моему мечтательному настроению, подстегивая воображение, словно вспышки пламени в костре. Неудивительно — а кто-то скажет неизбежно, — что все мои думы вертелись вокруг единственного человеческого существа, чей облик после семидневных наблюдений я мог различить сквозь дождь и туман, на солнце и в закатных сумерках, сзади и в профиль, издали и вблизи. (Иногда так пугающе близко, что я мог вдохнуть аромат ее духов; мог, но никогда не посмел бы коснуться блестящего черного завитка волос, нежной белой кожи на горле, худенького запястья, которое разглядел между рукавом платья и замшевым обрезом перчатки.) Я был одержим этой божественной женщиной, чьи манеры, привычки и улыбку я скрупулезно изучил, но для которой по-прежнему оставался чужаком. Впрочем, и сама Анжелина, несмотря на мой неусыпный надзор, была для меня абсолютной загадкой. Подобные мечты опасны, но в те дни я не помышлял об опасности. Я все глубже катился в пропасть, именуемую безответной любовью.

Что значит влюбиться в ту, чей взгляд никогда не встретится с вашим, для кого в силу обстоятельств вы невидимы? Безумие, мука, но в то же время чувство, приближающееся к идеальному. Я не мог ничего испортить в наших отношениях, не мог одним неосторожным словом разрушить их. Ее взгляд никогда не остановится на мне, чтобы затем равнодушно скользнуть мимо. Я никогда ее не обижу. Ей никогда не наскучит мое общество. В романах все не так. Там присутствие героя так же необходимо, как и героини, но жизнь не похожа на книги. Я до сих пор верю, что мир не знал подобной любви: за все это время я ни разу не вспомнил о себе, и ни на миг образ возлюбленной не покинул моего сердца. Я был рядом, в отличие от жениха, который находился от нее за тридевять земель, на другом континенте. Я бодрствовал, пока она не спала, а засыпал лишь тогда, когда она отходила ко сну. Даже во время ночных дежурств я постоянно ощущал ее присутствие, хотя и не мог видеть ее воочию. Она рядом, спит за этой стеной, и мне поручено охранять ее покой. Во сне каждый из нас становится уязвимым и невинным — таким, каков есть на самом деле. И вот один во всем городе, во всем мире, я бодрствую, охраняя ее покой, пока она путешествует в мрачных лабиринтах сознания, а ее обнаженное, теплое от сна тело покоится под одеялом на расстоянии броска камня от моего.

Это случилось в последнюю ночь моего дежурства, разом переведя дело из разряда «дохлых» в разряд «тухлых». На следующий день начинался пятидневный отпуск, которым доктор Ланарк решил отметить мое усердие и немного унять мой пыл. Вам не помешает отдых, сказал он мне (наверняка доктор рассудил, что самоотречение, с которым я следил за мисс Вьерж, вредно сказывается на моем здоровье). К тому же продолжать наблюдения не имело смысла — «к счастью, Твейт, к счастью», заметил доктор — ибо невиновность юной дамы не подлежала сомнению. Остаток месяца нам предстояло исполнять наши обязанности лишь для галочки. Несмотря на крайнюю усталость, я был в отчаянии, но ослушаться своего нанимателя не посмел. Признаюсь, в голове мелькнула мысль самому продолжить наблюдения, как поступают сыщики в романах, когда, несмотря на запрет, не оставляют расследование, ведомые только собственной одержимостью. Впрочем, я еще не настолько обезумел, поэтому отверг ее.

Блокнот поведал мне, что поначалу ночь на четверг не предвещала тех событий, которым суждено было свершиться позднее. Половину страницы занимало вялое перечисление унылых подробностей: «еще одна ночь, когда ветер и туман затеяли схватку не на жизнь, а на смерть. Вот передо мной четкие контуры соседнего дома, фасад заливает омерзительный свет газового фонаря, а в следующее мгновение я вижу стену мерцающего тумана, такого плотного, что, поднеся руку к лицу, я с трудом различаю ее очертания».