Амнезия [СИ]

Пока Тузик ворочался на диване, Яков принес с балкона раскладушку и поставил ее рядом с диваном. Постелил белье, достал из сумки зубную щетку и ушел в ванную. Тузик, оглянувшись на дверь, слез с постели и подошел к столу. Книга, которую просматривал Шереметьев, была толстая и рукописная. Открыта она была где-то посередине и на листе ярко выделялись отчеркнутые карандашом слова: — Брат мой, Константин, оказался человеком беспринципным. Я думаю, что такие понятия как добро, любовь, честность недоступны для его понимания. Что им движет, для меня до сих пор загадка. Что он хочет? Переделать мир по образу и подобию своему?! Но это же нереально… А вдруг для него все реально? Вдруг он возомнил себя Богом? Вдруг он им, в итоге, станет? Но это же чудовищно! У Бога не может быть отсутствие милосердия. Бог должен любить своих чад. А он… Для него мы лишь подопытные мыши в его лаборатории. Люди ему нужны лишь для экспериментов.

Услышав, что вода в кране перестала литься Тузик, отбежав от стола, запрыгнул на диван. На диване лежать было мягко, а теплое одеяло закутало мальчишку, словно в кокон. Он стал засыпать, слыша сквозь дрему, как Яков бормочет про себя всякие фразы типа: — Мы еще поборемся, дружок! Я это дело так не брошу!

Под шелест страниц и редкий шепоток Тузик уснул, а когда проснулся, было уже утро.

Поезд стучал колесами и Тузик, удобно устроившись у окна, пытался подражать этому звуку.

— Ух ты, тух ты! — весело бормотал он, но потом эти слова ему надоедали и он начинал другие. — Тах ты, пах ты! — скоро ему становились не интересными и эти звуки и он переходил на следующие. — Шух, шух! Жах, жах!

Яков, лежа на соседней полке, терпеливо молчал и читал книгу. Докучливое бормотание ребенка прервало появление проводника с двумя стаканами чая.

— Завтракать будете? — поинтересовался он, ставя дымящийся напиток на стол.

— Будем, будем!!! — заверещал Тузик.

Но завтракали они не в купе, а в вагоне-ресторане. Тузик боялся прикоснуться к накрахмаленным салфеткам, взять в руки вилку, а тем более ножик… От избытка впечатлений он не мог говорить. Глаза разбегались, слова застревали в горле… — Неужели я буду так жить? Буду учиться, буду спать на чистой постели и есть каждый день? — с восторгом думал Тузик и с восхищением смотрел на Якова. Шереметьев над ним не зло посмеивался, отвечал односложно, посвящая свободное время чтению все той же старой книги.

Тверь

— Сначала мы поедем ко мне в больницу, — сказал Яков, помогая Тузику сойти по вагонным ступенькам на перрон. — Тебе надо сделать все необходимые анализы. Мало ли какой дряни ты за свою короткую жизнь нахватался… Насколько я помню из рассказа Марины, ты уже три года в бегах…

На охраняемой площадке их ждал автомобиль Шереметьева. Яков распахнул дверь, и Тузик нырнул на заднее сиденье. Крутясь по сторонам, он на секунду замирал и нежно трогал детали автомобиля. То дверную ручку, то оконную кнопку, то сиденье пахнущее натуральной кожей. Сердце его билось так часто, что он боялся потерять сознание и доставить ненужные хлопоты Якову. Потом они приехали и долго шли по длинному больничному коридору. Последнее что помнил Тузик, это как дядя Яша положил его на кровать и сделал укол. Что было дальше, он не вспомнил. Не сейчас, ни когда-нибудь потом.

Солнечный луч медленно передвигался по желтой листве дерева стоящего под окнами больницы. Он переползал с одного листка на другой и все не мог через них пробиться. Потом, найдя просвет, он пробрался в палату, где лежал Тузик и лег рядом с его лицом на подушку. Видимо движение отняло у него много сил, и он на несколько мгновений замер, как бы отдыхая. Переведя дух, он двинулся дальше и по розовой щеке дошел до густых, черных ресниц мальчика. Ресницы затрепетали, и испуганный луч передвинулся снова на подушку. Мальчик открыл глаза и увидел потолок. Потолок был белым, в больших крупных трещинах, в извивах которых если долго на них смотреть, можно было найти карандашный автопортрет Пушкина или его жены Натальи Николаевны Гончаровой.

Мальчик попытался встать, но оказалось, что его тело крепко накрепко привязано резиновыми бинтами к металлическим поручням кровати. Он снова посмотрел в потолок и попробовал крикнуть. Пересохшее горло издало странный звук больше похожий на сипение, и мальчик закрыл рот.

Он поерзал на кровати и понял, что только одна часть тела у него двигается. Это голова. Приподняв ее, мальчик пошевелил пальцами рук, надеясь их увидеть. Это ему не удалось тоже. Его тело оказалось до подбородка закрыто одеялом.

Внезапно распахнулась дверь, и в палату вошел человек в белом халате.

— Ну, здравствуй, дорогой! — сказал он и подошел ближе. — Сколько лет, сколько зим! Ты поди думал, что все. Мол, попрощался со всеми и баста! Нет, миленький! Я тебя из-под земли достану! Я тебе уйти просто так не дам!

— Яшка! Ты что ли? — просипел Чернов с недоумением разглядывая друга. — Как я здесь оказался? Что произошло? — шепча, продолжал он задавать вопросы.

— Тихо, тихо! Скоро все поймешь. Ты еще не готов.