Амнезия "Спес" (СИ)

— Не зависай, малой. По ходу ты про своего пацана вспомнил… бывает, но парню, конечно, не позавидуешь. Хотя, чтоб ты так не расстраивался, могу тебе сказать, что у некоторых вот так, по полному незнанию, иногда и проскакивает, а потом даже входят во вкус, — он передернул брезгливо плечами, я вслед за ним. — А вот те, что с рубки, обычно доходят до такого вполне себе осознанно.

Я на него пораженно вытаращился, а он лишь скривился.

Мне продолжать разговор на эту тему не хотелось, и я спросил о другом:

— А ты откуда про Матерей знаешь?

— У тебя, малой, есть отец, как я понимаю, — посмотрел на меня выжидательно, но никакого утверждения не получив, заговорил дальше, — а у меня была мама… это так Матерей называют те дети, у которых они есть.

— Ага, — само соскочило с языка.

— Вот теперь вопрос, а откуда ты это знаешь? — спросил Паленый, вздернув бровь.

Я, естественно, опять промолчал — пусть думает, что хочет.

— Ладно… сегодня я рассказываю о себе. Будем надеяться, что скоро и ты отважишься секретов от меня не держать. Так вот, у меня была мама, Флоксией ее звали… теперь уж нет, ушла, старенькая была совсем, — он скорбно поджал губы, — но это именно она многое мне рассказала. Не сразу, конечно, потом, когда я стал старше…

Я смотрел на него, и мне было наставника жалко — на самом-то деле я отлично понимал, что такое иметь маму и редко видеть ее. А уж знать, что никогда больше не встретишь совсем… э-эх, мне даже страшно представить было такое!

— Она родила за свою жизнь двух девочек! — гордо изрек наставник. — Ну, и пацанов, конечно… если правильно помню, штук шесть. Только вот девочки росли рядом, а потом и вовсе сами Матерями стали, оставшись в том же отсеке, что и она. Но мальчишек, как сам знаешь, в год отнимают, а в четыре и вовсе отправляют вниз из рубки, в интернат. А за мелкими надзору больше, да и потом, мы ж только лет в десять начинаем сбегать сами и нас можно выхватить где-то за стенами интерната. Так что мальчиков своих мама потеряла на много лет из вида. А нашла потом только меня.

— Подожди, отец смог познакомиться со мной, когда мне лет семь было! — недоуменно все-таки вклинился я в его рассказ.

— Так отец у тебя кто? Хран. Считай человек вольный, тем более, что он из рубки родом, и поди за считанные несколько лет в сержанты выбился. А Матери бродить по нижним улицам не пристало, край по Торговой площади можно пройтись. Так что — да, нашла она меня лет в тринадцать, почти под самый выпуск. И то, только потому, что у меня на шее под ухом приметная родинка имелась, такая же как у нее. У остальных парней видно не было подобного родимого пятна.

Я покосился на шею Паленого, сейчас, когда он был в майке, открытую взгляду полностью. Тот понял, чего это я на него так уставился и усмехнулся:

— Нет той родинки уже, попала под ожег. А тогда только благодаря пятнышку мама меня и нашла. Но ей, как она говорила, еще повезло, у нее две дочери было… это так своих девочек мамы называют… она потом, когда рожать уж не смогла, в соседнем отсеке, где самых маленьких мальчиков держат, и осталась, чтобы с дочерями рядом быть. Нянькой работала…

— Подожди, няня Флоксия?!

— Да, — настороженно ответил наставник, — что не так?

— Так она у меня была! — воскликнул я, догадавшись.

— А ты помнишь что ли?

— Ага, мне ж пятый год был, когда нас с пацанами в интернат переправили!

— Да-а, всякое в жизни бывает, — выдал свое привычное изречение наставник, — так вот, мама мне многое рассказала о своей жизни и о жизни других Матерей. И очень жалела тех, кто одних пацанов рожал, а потом найти не мог. Ходили они, рассказывала мама, бродили по Торговой площади годами, в лица всех пробегающих мимо мальчишек заглядывали. Но разве ж найдешь, если какой приметной особенности во внешности не имеется? Дети ведь так быстро меняются.

Ага, вряд ли найдешь… ну, а мне вспомнились вдруг, не только мамины поглаживания по голове, но и то, что на вопрос, почему она плачет, все-таки кое-какой ответ получал: «От счастья, что ты у меня есть!». Раньше-то эта фраза для меня никакого разъяснения не несла, а принималась мной за очередную нежность. Но вот теперь-то глаза мои на ее смысл и открылись!

Понял, что от жалости и какого-то тоскливого умиления готов и сам в рев удариться, а потому решил с этой печальной темы срулить:

— Слушай, наставник, я все понял. Только ты, так до сих пор и не объяснил, почему такой злой от милостивиц вернулся. Ты ж у них был?

— У них, — посветлевший при воспоминании о Матери взгляд наставника опять налился злостью, — если точнее, у Сапфиры. Все креды из заначки спустил, чтоб столько часов у нее просидеть.

— Ты там сидел?! — удивился я, вооруженный новыми знаниями о том, зачем на самом деле ходят к милостивицам.

— Ну, не только, конечно. Но мы еще и долго разговаривали. Ты вон даже озадачится, отчего это такая молодая красавица к нам из рубки спустилась. Ну, так и мне ж интересно было.

— Спросил?

— Спросил.

— А мне расскажешь?

Паленый посмотрел на меня задумчиво, но все же принялся отвечать: