AMOR

И он приходил. Была ещё ночь, и ещё ночь, и ещё… Но моя голова поднята перед его женой. Я у себя отняла и его, и — его сына… Перед такой силой тяги — ■ ей не поддаться? Моя совесть чиста!

Ника подарила Евгению — Глеба — на несколько месяцев разминулись!.. И он принял его в себя, как брата, почти что зажёгся им.

Ника пишет, не замечая, что с "она" сорвалась в "я".

Я постоянно возвращалась ^ имени Глеба, как к Андрею и Анне, хотя те живы, а он уже — Там!

Он понял все. Что я могу быть каждый час позвана к Андрею, что я Андреева… Что я счастлива, что у него — такая жена. (И что этим ежечасно терзаюсь… Андрея же и Анну он видел, мне от этого — легче!)

И об эфенди (но о нем он не мог воспринять так, всерьёз как было, а с нежно–ироничным юмором, что тот на пожаре все хотел — спать…)

Евгений вступил в мою жизнь, как домой. Собираясь через несколько дней — из нее выйти, исчезнуть (война, почты нет — навсегда?!..)

Только дописав это, Ника заметила, что она перестала писать "Ника": я, меня, мне… Перечла. С — их ледохода. Со слов следующей дневниковой страницы "Я сына хочу от него…"

"Любопытно, — думает Ника, на сегодня закрывая тетрадку, — оно ещё живо во мне?"

Был день, Сережа, маленький "мужчина" семилетний, в панамке и английской рубашечке, мальчишеских штанишках коротких, в носочках, сандалиях, идёт через мостик. Он несет письмо мамы, а назад — а назад он несет, как горный гном, драгоценности: целый ящичек отборных коктебельских камней — плод труда всего лета, чудеса качества — а количество! Алые сердолики, жёлтые халцедоны, мрачные, как туча, агаты. И в этот их двойной труд всего лета жена Евгения положила свой самый любимый камень!

— А Евгений Яковлевич — я не знаю! — так на нее поглядел, странно: "А тебе этот камень — не жалко?" Она сказала: "Нет, мне не жалко", но она на Евгения Яковлевича не глядела. Но, по–моему, ей было жалко, потому, что она наклонила над камнями лицо, как будто сейчас заплачет… Это хорошо, правда? — сказал Сережа, — что она так этот камень любила — и все‑таки отдала! Я бы не мог, кажется… Мама! Вы поцеловали её камень, и я это ей скажу!

— Не надо, деточка, ничего не надо, — сказала мать, целуя мальчика в голову.

"Женщины все странные, — думал мальчик, — сейчас у мамы такое лицо, будто она заплачет…"

Она не плачет, нет.

Она стоит на балконе, что к морю, в том самом платье, черном, в талию, по–старинному сшитому, с пышной юбкой, с черной бархоткой у шеи, в котором она последнюю ночь была с ним. Подняв коктебельским приветствием руку: внизу, мимо дома проезжает коляска, в ней Евгений Яковлевич и жена его. Все кивают, и обе улыбаются. А он снял свою широкополую шляпу, он не улыбается, он кланяется ей, смотрит вверх.

"Нет, не так! — говорит себе Ника. — Иначе!"

Я стою на террасе в то роковое утро. Их отъезда. Стерегу коляску. Она проезжает, и они подняли руки, прощаются. Подняла руку и я. Стою улыбаюсь.

..Господь, ко мне!
То на одной струне
Этюд Паганини…[32]

Когда в далёкой дали стих последний отзвук колёс — как тихо…

…Сколько прошло времени?

Огромный шар неба начинает сине темнеть, наверху он ещё почти светел. Когда это стало? Уже серебряная льющаяся полоса пересекла волны. Что осталось Нике ещё?

Она слушает шум моря.

И сразу после их отъезда — она востребована в Отрадное. Письмо Анны. Едет, сына оставив у матери Макса.

Анна встречает её вестью: Андрей, достав через Мину Адольфовну прививку против брюшного тифа, выпил её. Вызов судьбе? Фронтом не удалось тогда между первой подругой и мной, — думает Ника, в содрогании, — не удалось, болезнь помешала. Теперь — между мной и Анной? Не перенес мой отъезд! Некогда додумать — он выжил. Слава Судьбе! Очень слаб. Её присутствие необходимо.

Они снова втроём.

Что она помнит о тех двух, трех днях? Радость свою о его жизни. (Опять возмездие — за Евгения?.. Как тогда, за землянику — тот день?..)

Осень. Сидят на полу перед топящейся печью, в большое жерло которой сыплются вороха соломы, мгновенно вспыхивая огненным пеплом, пышным праздником. Опадая в темный пепел небытия. Не говорят о случившемся. Как одно сердце. Даже не негодуют на Мину Адольфовну — так просил — упросил, ясно! Поняла — иначе не выживет. Выжить ему помогла? Переболев! Рискнула?

За дверями — звуки и тишина осени. Д’Артаньян уехал — не смог. Скоро многие будут уезжать, уедет и он (в Турцию?). Сердце Анны рвется. Так прожили вместе дня три.

В эти дни, если верить позднему рассказу Сережи, он, отпросясь у матери Макса на берег, выехал в море с Кафаром (старый рыбак) и — поцарствовал с ним в открытом море — всласть. "

Год спустя Ника, прожив все до копейки, едет на заработки, — Феодосия, родная, ты!

За последние полгода в Судаке они с сыном испытали голод, лежали в больнице Красного Креста. Их оттуда свели под руки. В результате того, что Андрей, приславший ей достаточно денег, получил их назад, вместе с приветом и благодарностью. Теперь, поправившись, она решила искать работу — частные уроки у неуспевающих.