Ампирный пасьянс

Через три года случилась временная размолвка, причем, на фоне... политики! Шатобриан, в прошлом посол Наполеона в Риме, после падения Империи сумел вернуть милостивое отношение антинаполеоновского режима брошюрой "О Буонапарте и Бурбонах", являющейся шедевром памфлетной демагогии. За это его наградили несколькими постами, в том числе и министерским (1822 - 1824 гг.), но роялистские ультра ни на мгновение не переставали отравлять его жизнь. И делали они это тем рьяней, что большинство принадлежало к членам "двора" госпожи Рекамье, он же сам радовался чрезмерными, по их мнению, милостями богини. Разъяренный Шатобриан потребовал от приятельницы, чтобы она разогнала на все четыре стороны всю эту свору, которую презирал за грубейшее подавление малейших ростков либерализма во всей стране. Юлия отказала и попыталась выступить посредницей. Напрасно. Тогда она выехала в Италию.

В путешествии ее сопровождал двадцатилетний, то есть, моложе ее на 20 лет, Жан Жак Ампер, сын знаменитого физика. Когда юноша признался ей в любви, она сделала вид, будто принимает признание как просьбу в руке стоявшей рядом племянницы. Ампер посинел, пал на колени и воскликнул сдавленным голосом:

- Но ведь я это не ей!

Впоследствии ему пришлось долго извиняться за подобную бестактность. Юлия простила и позволила обожать себя молча, после чего сводила парня с ума еще десять лет.

13

Возвратившись из Италии, она помирилась с Шатобрианом, который вскоре перешел в оппозицию и осел в тиши Аббе-о-Буа. В то время он писал: "Разочарованный и переполненный отвращением к неблагодарной судьбе, в этой пустыни обнаружил я живительный, будто дуновение свежего ветра, покой сердца, благодаря этой женщине, чистота которой вызывала, что все вокруг становилось чистым и прекрасным, вытекающим из глубокого чувства. Несчастья, посылаемые судьбой, нередко подавляли меня своим бременем, и я не был в состоянии заслониться перед ударами рока. Но пришло, наконец, время компенсации, и я понял, сколь дорога мне эта женщина, являющаяся источником всех моих прекраснейших чувств".

Аббе-о-Буа было третьим по очереди (после парижского и римского) и уже последним литературным салоном госпожи Рекамье. Ламартин назвал его "Академией, чьи заседания проводятся в монастыре". Ампер и Баланш читали здесь свои стихи, Шатобриан - первые главы "Загробных мемуаров", Бальзак фрагменты "Человеческой Комедии"10, а Сент-Бев - "Историю Порт-Рояль". Свое пребывание в Аббе-о-Буа обозначили самые выдающиеся умы эпохи. Все заседания в аббатстве были пропитаны возвышенной атмосферой и своеобразным мистицизмом, обезоруживающими и притягивающими великих.

Госпожа Рекамье сделалась абсолютной владычицей этого королевства, и даже когда Шатобриан выезжал надолго (например, во время Июльской Революции, когда он из Женевы метал громы в "правительство трусов"), салон функционировал без каких-либо помех. Писатель нашел в Юлии великолепную подругу, помощницу (для него она тщательно вычитывала книги Тирса, Минье и Тацита), и, возможно, любовницу, хотя - пускай даже страшно ревнуя "придворную сволочь" - сам не сторонился любовных приключений. Сама Юлия сказала об этом позднее:

- В нем очень много благородства и деликатности. Он сделал бы все для любящего его человека. Тем не менее, мне он нередко делал больно.

Она сносила эту боль и дарила писателя чувством - огромным, наибольшим за всю свою жизнь. Выбирая его товарищем своей осени, Юлия Рекамье сделала выбор, который производишь, когда за тобой долгая, полная пережитого дорога. Лиз Тейлор как-то сказала: "Вкус устанавливается с возрастом. В течение двадцати лет мне случилось выходить замуж за мужчин, которых сегодня я не пригласила бы даже на обед".

Когда умерла жена писателя, появилась возможность брака. В авторстве этого проекта, который, собственно, ничем не кончился, они обвиняли друг друга, как бы стыдясь этой инициативы, будто та была их недостойна.

Так проходили годы. Время, которое не могло уничтожить красоты Юлии (в этом отношении она была вторым в истории Франции, после знаменитой куртизанки Нинон де Лакло, феноменом), не пощадило ее здоровья. Все чаще и чаще она чувствовала себя плохо. Так же и Шатобриан. Они похоронили поочередно Монморанси, Баланша, князя Августа и многих других, после чего остались одни с тишиной аббатства и с собственной старостью. Он парализованный, она такая же прекрасная, даже после того, как ослепла. Он временами что-то ей декламировал, когда же память его подводила, она, с мягкой улыбкой, заканчивала строку.

Шатобриан умер первым, 4 июля 1848 года. Не прошло и года, как после него, 11 мая 1849 года, в могилу сошла женщина, возбуждавшая в течение своей жизни столько страстей, что их хватило бы на целое поколение. Ее похоронили на кладбище Монмартр, у основания кедра, который она сама же и посадила.

14