«Оливия, пожалуйста, любой ценой разбуди меня утром, когда сама встанешь. И давайте печь блинчики вместе».
Отношу листок в гостиную, ставлю «домиком» на видное место, возвращаюсь, накрываюсь пледом и проваливаюсь в сон.
– Я еду в Амстердам, – торжественно объявляю я в конце завтрака.
– И ради этого объявления ты всё это устроил? – Оливия обводит жестом стол, и глаза её улыбаются. Хотя бы поэтому это было не зря.
– А вы читали?
Обе кивают.
– Я опять тормоз, да?
Обе кивают. Я цокаю языком и любуюсь ими. Иногда мне кажется, что мы не заслужили таких женщин.
– А кроме этого? – спрашивает Марселла. – Чего ты хочешь кроме этого? Амстердам – это всё же про Виктора и вас с ним. Чего ты хочешь сам для себя?
Она невероятна.
Я встаю, и стул гремит по полу. «Ещё одно объявление?» – говорят их взгляды, и я смеюсь.
– Мне нужно работать.
Я знаю, что я не провёл их, но иду к лестнице, расправив плечи.
– Вот таким я тебя и люблю больше всего, – у подножия лестницы меня настигает голос Марселлы.
Я останавливаюсь и позволяю её словам проникнуть глубоко внутрь меня.
‒ Может быть, у нас впереди не всё, потому что, будем честны, возраст уже не тот, но впереди точно что-то есть, ‒ отвечаю я и поднимаюсь.
В кабинете решительно отодвигаю в сторону его ноутбук, ставлю, подключаю и включаю свой. Беру листок бумаги, пишу заголовок «Идеи», подчёркиваю его и замираю с ручкой. В голове пусто.
«Вот таким я тебя и люблю больше всего».
Всё, что мне нужно, ‒ это немного времени.
Вечером меня всё же опять накрывает.
Мой ноутбук на его столе, а его ‒ отставлен в сторону, и он больше никогда не воспользуется им. Вместо заметок об Амстердаме или чём угодно другом, что привлекло бы его внимание и стало бы основой для нового произведения, ‒ его ручкой, на его бумаге моим почерком сделанные заметки. От «идеи» до «идеи 7» ‒ весь день я узнавал, что нового появилось в мире, пока я был в отрыве от цивилизации, и что нового принесли к нам в бизнес-инкубатор. Кабинет постепенно обрастает вещами, которые я вытаскиваю из чемодана, но Виктор больше никогда не войдёт в кабинет и не посмотрит на меня выразительно, чтобы я огляделся, признал наличие нетворческого беспорядка и прибрал бы свой хлам. Или хотя бы локализовал его на диване.
Наша жизнь продолжается, «I get by with a little help from my friends», а его ‒ закончилась. В ней больше не будет никаких изменений. Сейчас я чувствую себя как никогда ближе к нему и к себе, но далее с каждым шагом я буду меняться, со мной будет что-то происходить, а я не смогу поделиться этим с ним. Я буду всё дальше от него.
Меня мутит, и я иду вниз. В гостиной застаю Оливию с серым лицом и пустым взглядом заплаканных глаз. Я, наверное, тоже выгляжу неважно, но при взгляде на неё сердце сжимается. Сажусь рядом и обнимаю.
‒ Слушай, давай договоримся: если будет сильно накрывать, давай идти друг к другу. Хотя бы первое время.
Она кивает.
‒ На самом деле, я даже не про него сейчас, а про себя. Прочитав его письмо вчера, я стала кое-что понимать про нас с ним и вас с ним, ‒ она подбирает слова и продолжает. ‒ Я поняла только что, что я всю жизнь, почти сорок лет совместной жизни с ним не могла принять в нём его любовь к тебе. Что все его книги посвящены тебе, и ни одной ‒ мне. Что если бы вдруг перед ним встал выбор, кого спасать, тебя или меня, или за кого отдать жизнь, он бы не раздумывал ни мгновения.
‒ Да ладно, перед ним бы не встал такой выбор, ‒ отмахиваюсь я от этой идеи.
‒ Вот именно… ‒ она горько усмехается, и я наконец понимаю, что она имеет в виду. ‒ Ты бы видел, как он начинал сиять, когда ты ехал к нам. И одновременно он в твоём присутствии всегда вёл себя естественно. Я наблюдала много раз, как он, может быть, от смущения напускал на себя какой-то вид, общаясь с разными людьми, а при тебе он полностью расслаблялся. Я осознала сейчас, что я ненавидела это в нём. И получается, что мои слова о том, что я люблю его, были ложью, потому что я не принимала и не любила его в любви к тебе, а любила свой образ того, каким он должен быть.
Признаться, я поражён. Но, похоже, это ещё не всё. Она невесело улыбается и продолжает.