Амулет для ведьмы

— Так, значит, была…любовь?! И почему же это не бывает?

— Что, исследования Мельхиора не входит у вас в храме в перечень запретных книг? — предположил князь с издевкой. — И ты не знаешь, что люди без особого труда плодились только, когда жили меньше века, а сейчас, как полагается, либо энергозатратный обряд, либо сильный всплеск этой самой любви. Короче банальный приворот ребенка не потянет!

— Хочешь сказать, что ты в этой истории ни при чем, а даже жертва, да?

— Какая же ты все-таки дура! — Дирк с силой потряс ее за плечи, надеясь, наверное, что так его аргументы лучше уложатся в ее голове.

— Хм, — прервал их диалог господин главный инквизитор.

— А вот и главный злодей! — неожиданно для всех заключила Сэлли, обличительно ткнув пальцем в его направлении.

— Он то в чем виноват? — спросил Дирк устало.

— Он хотел меня принести в жертву… то есть казнить. Устроил маленький сговор, а то, как бы он оказался здесь так вовремя?!

— Уверяю вас, — нисколько не сердясь спокойно начал Тамир. — Даже когда, приехав сюда, я узнал, что произошло, то даже не посмел надеяться, что проблема, которую вы, Сэлли, собой представляете, разрешится так просто. Я, собственно, решил найти вас, чтобы поделится с вами некой крайне любопытной информацией касательно вашего друга Шелби и ваших родителей.

— Я оставлю вас, только не забудь потом расколдовать слугу, он по твоей милости оглох, — Дирк вышел, оставив дверь распахнутой.

Тамир подождал, пока не услышал, как затворилась наружная дверь.

— Не буду вас томить. — Сразу перешел он к делу. — Узнал я не много, но, думаю, это эти крохи представят для вас большой интерес. Итак. — Храмовник заложил руки за спину, и начал ходить туда-сюда, словно ученый кот, нарочито медленно рассказывая. — На севере есть небольшая деревенька, Треснутая Лагвица. Там вы и родились, в семье местного мага. И отец ваш и мать — оба волшебствовали. Храм пришел в Лагвицу совсем недавно, полвека назад, и то некоторое время только набирал силу. После одной неприятной истории, — он сделал паузу, — о которой я не берусь вам рассказать, но вы уже своим рождением оказались в ней замешены… после этой истории ваши родители были казнены храмовниками, в число которых входил и ваш верный друг Шелби. Не знаю, какие соображения не дали храмовнику еще тогда бросить вас в огонь, но он притащил вас к демонологам, и вскоре бросил вас там. Надеюсь, мой далеко не полный рассказ был вам интересен. — Инквизитор шутовски поклонился.

Сэлли тщательно собрала весь свой нехитрый скарб, оделась — почему-то ей пришла в голову мысль ехать немедленно, хотя уже настала ночь, и разумнее было бы выезжать на рассвете. Внезапно передумав, она рванула завязки плаща, амулет сорвался и звонко ударился об пол. Девушка не стала его поднимать, она выбежала из комнаты и понеслась прочь из крепости, подальше, куда глаза глядят.

Как же погано иногда бывает на душе. А проблема может и выеденного яйца не стоит, быть может, от тебя уже и не зависит ничего, и вообще нет ни в чем твоей вины. И знаешь даже, что завтра все это будет казаться мелким и не важным, но сейчас вот так плохо, что разум сам себе не может помочь. И вот спускаешься, чуть ли ни бегом, к реке и жить дальше не хочется и пропади все пропадом. Хоть и не до конца. До завтра. Вот умереть бы, взять и сдохнуть, совсем, окончательно, навсегда. До утра примерно.

Вот, еще и холодно, и сыро, и неприятно. И злишься, и мечешься. Хочется рвать в клочья, разбивать, кромсать, резать. Только не что-то и не кого-то, а себя. И нет уже чувства самосохранения и целостности. Будто хочется разорвать эту свою телесную оболочку и уйти налегке, без проблем, которые сам себе создаешь. И вот падаешь, ударяешься, срываешь обо что-то кожу, но не больно, хорошо, даже почти приятно. Когда душе больно, то ничего-ничего не сделаешь, а рванешь в клочья кожу с руки об трухлявый пень, собирается кровь и на глазах заживать начинает. Замени одну боль другой и вся недолга.

На реке не темно совсем. И как так получилось, что так красиво? И дурманит аромат ночных цветов. Неподалеку причалил плот, его вновь относит от берега и он плывет вниз. Небо безоблачно, мириады звезд. Тихие, очень тихие мягкие звуки вокруг превращаются в тихую чудную мелодию, и неспешно и спокойно несет плот туда, где по преданьям должно быть последнее пристанище мертвых.

Дирк стремглав несся к реке, куда вел его этот странный колдовской камень, ругаясь то про себя, то в полный голос. Сколько можно носиться за ней? Нет, пошел, летит почти! И ведь не виноват ни в чем, разве что самую малость. И наплевать, в сущности, нет, понесся, куда, зачем, что скажет? Сердитый и злой он слетел к реке, чуть не врезавшись в стайку девушек, танцевавших на берегу. Нагишом, ночью, их тела казались болезненно белыми, а голоса противно тонкими. Они засмеялись и, не смущаясь ни сколько, сгрудились вокруг.

— Красавчик, поиграй с нами, — потянула его одна.

— Поиграй, — другая обвила его шею холодными бледными руками.