Амулет plus любовь

Платон небрежно бросил капитану оба повода. Верблюд Платона стал садиться: сначала на передние ноги, и Платон резко качнулся вперёд, потом на ноги задние. Платон слез и широким уверенным шагом пошёл к колеснице. Приказав матросу-погонщику остановиться, он приблизился к паланкину и тихо проговорил в кисею занавесок:

– Да, сэр…

В складках полога показалась маленькая кисть мистера Трелони, унизанная перстнями. Платон сжал её в своей руке и, помогая мистеру Трелони, буквально вынул его из паланкина и поставил на землю.

Маленькая, изящная фигурка, замотанная в многочисленные накидки до самых глаз, огляделась по сторонам и размашисто зашагала прочь от каравана.

– Не так быстро, сэр, – прошипел Платон, догоняя фигурку.

Фигурка сбилась с широкого шага и, потоптавшись немного на месте, по-женски засеменила дальше. Платон, приноравливаясь к походке сквайра, пошёл рядом. Проезжающие мимо под мерный звук бубенцов караванщики лениво, заморено проводили их взглядами и отвернулись. Капитан, стоящий сбоку от каравана, вгляделся в их лица: выражение лиц караванщиков в щели накидок-тагельмустов было непонятно.

Он опять перевёл взгляд: Платон с поднятой к небу рукой показывал мистеру Трелони на что-то. Капитан всмотрелся и увидел двух птиц, которые вольно и мощно раскинули крылья в знойном синем небе.

– Мугуба, – прошептал потрясённый капитан. – Это же мугуба!..

И он потянул за собой верблюдов, торопясь показать на птиц доктору Леггу.

****

      Скоро потянулись пески, плотные, утрамбованные низовыми ветрами до состояния наста, только над этим настом опять струился песок, летящий по ветру. Потом удобный песок кончился, и начались барханы – жёлтые бока пустыни, и караван обходил их кругом, насколько это возможно. Но над барханами летел всё тот же песок.

А потом разразилась буря. Это дул из центра пустыни, из самого её чрева, горячий ветер самум. Дул яростно, поднимая массы песка и мелких камней. Сразу стало нестерпимо душно, еле возможно дышать – казалось, что в воздухе не хватало самого воздуха. Тот словно поднялся к небу и улетел, оставив вместо себя красноватую бурую мглу, уже совершенно затмившую горизонт. Люди легли на песок, покрытые с головой накидками.

       Самум дул пару часов, убивая своим ядом людей и верблюдов, и так же внезапно кончился, оставив после себя тучи песка. И тогда над пустыней повисла туманная муть, заползающая колючими пальцами в прорехи одежды, и люди кутались в покрывала, стараясь запахнуться плотнее.

Пустыня была неодинакова. Местами песок исчезал, и тогда на поверхность земли выходил мелкий щебень или даже камень, а когда им встречалась галька, перемешанная, опять же, с песком, то казалось, что земля движется под ногами верблюдов, ползёт, змеится куда-то, тянется невыносимо, чтобы дотянуться до солончаков и пропасть в них без следа. А потом – новый бархан или новая песчаная, укатанная бурями, пустошь. Изредка этот пейзаж оживлял только силуэт зелёного зизифуса* с раскидистыми ветвями.

Вот вокруг одного такого дерева и расположился на ночлег караван в один из дней своего пути. Караванщики пришли к принцу Магаффалю, приглашая его со своими людьми разместиться лагерем вокруг зизифуса. Это было самое почётное место ночлега. С древнейших времён зизифус, или унаби, особо почитался всеми жителями пустынь за святость.

Но Платон, покосившись на паланкин со сквайром, отказался. Почётное место у священного дерева он скромно передал самому старейшему из караванщиков, чем заслужил их безмерное уважение. Один только Бонтондо недоумевал.

– Дерева унаби из-за его святости избегают демоны, – сказал он принцу Мугаффалю со значением.

– Ну, так и что же? Я не боюсь демонов, – ответил тот.

Бонтондо потоптался в нерешительности и добавил:

– Дерева унаби из-за его святости избегают змеи.

– Ну, так и что же? Я не боюсь змей…

– Ты очень необычный принц… Очень-очень.

– А сколько принцев в своей жизни ты видел? – спросил Платон, улыбнувшись.

Бонтондо тоже заулыбался и ответил:

– Ни одного… Ну, так и что же? И смерть Гаунаби я не встречал никогда, но знаю, что ходит она по земле и собирает щедрую жатву.

Тут уже Платон не знал, что ответить. Он предложил Бонтондо самому выбрать себе место ночлега, но тот сказал, что он останется с «хакимом»-доктором. Бонтондо не отходил от доктора Легга и каждую свободную минуту просил показать ему зажигательное стекло.

      За ужином выяснилось страшное – они в суматохе сборов забыли кофейные зерна. Об этом доктор Легг и сообщил Бонтондо – тот уже давно поглядывал на котелок-даллу, сиротливо и пусто стоящий у костра.

– Бонтондо!.. Мы забыли кофе, – сказал доктор с виноватым видом.

Платон перевёл.

– Как забыли кофе! – вскричал Бонтондо, широко раскрывая круглые глаза. – Совсем забыли?.. Совсем-совсем?

У него выступили слёзы. Он был искренне огорчён. Так огорчён, что все подумали, что он пошёл с ними в пески не только из-за зажигательного стекла. Впрочем, расстраивался Бонтондо не долго. Быстро поужинав, он ушёл по своим делам. Скоро до англичан из разных мест лагеря доносился его весёлый смех.