Амулет (Потревоженное проклятие)

Следующие полчаса мы занимались тем, что лазили по кустам в стороне от реки. Причем Паганель шел, закрыв глаза, со своим прутиком, а мы с Борисом расчищали ему дорогу, отводя мокрые осклизшие ветви. Наконец, лозоходец открыл глаза и сообщил, что пора перекурить.

— Ни хрена мы тут не найдем! — повторил свою вчерашнюю фразу Борис, сплюнул на раскисшие желтые листья, и продолжил:

— Может, ну его, а? Смешно же, в самом деле! Взрослые люди, а занимаемся ерундой! Самого Судакова надо искать, а не его мифические тайники!

Паганель пыхнул трубкой, молча упер прутик в центр ладоней и решительно зашагал в кусты. Я посмотрел ему в след:

— Борь, а ты вообще-то веришь в эту… биоэнергетику?

— Да верить-то я верю! Но нельзя же искать незнамо что незнамо где!

Я пожал плечами:

— А по-моему это все бред сивой кобылы! Айда, заберем Паганеля и пошли отсюда — мне тут не нравится!

Борис поковырял носком ботинка прелые мокрые листья на тропинке, и ответил:

— Серега! Я-то с тобой согласен, но Паганель… Он же упрямый, черт! Придется ждать, пока его научное любопытство не будет удовлетворено!

И тут из кустов раздался крик Паганеля:

— Нашел!

Мы с Борисом уставились друг на друга:

— Не может быть!

Паганель стоял над кучей прелых листьев, из-под которых виднелась квадратная железная крышка люка с квадратной скобой. Мы отгребли листья, Борис ухватился за скобу — но не тут-то было! Крышка словно приросла к земле! После попыток открыть ее вдвоем, а затем и втроем выяснилось, что люк заперт. Нашлась и замочная скважина, прикрытая ржавой металлической пластинкой. Борис достал из сумки инструменты, присел на корточки над люком, Паганель неуклюже пристроился рядом. Искатели долго ковырялись в замке, а я бродил вокруг, оглядывая окрестности.

Наконец Борис вскочил и с досадой саданул по скобе ногой:

— З-зараза! Лом бы сюда! Или хотя бы монтажку!

Паганель выпрямился во весь рост и уныло поддержал Бориса:

— Грамм пятьдесят тротила не помешали бы!

Потоптавшись вокруг тайника еще минут пять, мы наконец решили выбираться из этого оврага. Люк замаскировали листьями, привели в порядок полянку вокруг, Борис собрал свои инструменты, и мы двинулись в сторону Раменок. Дождь сменился мелкой моросью, все основательно промокли, я непроизвольно вздрагивал, когда холодные капли с веток попадали зашиворот.

Мы прошагали уже очень прилично, углубившись в долину, и силуэты далеких зданий приблизились и стали более четкими. Неожиданно путь нам преградил какой-то широкий извилистый ручей с топкими берегами, впадавший в Сетунь. Пришлось обходить его, отклоняясь влево. Борис, раздраженный погодой, а более всего неудачей с люком, матерился, попадая ногами в лужи. Пагнель невозмутимо шагал первым, изредко сверяясь с картой.

— Твою мать! — Борис в очередной раз поскользнулся в жидкой глине: Когда наконец кончаться эти долбанные джунгли?

Паганель отвечал, что во всем нужно искать положительные стороны: во-первых, отсутствие результата — тоже результат, а во-вторых, чудесная прогулка по столь живописным местам пойдет всем на пользу.

Я молчал, но внутренне склонялся к мнению Бориса: я промок, замерз, а «живописная местность», по которой мы пробирались, представляла собой заросли бурьяна и колючих кустов шиповника и боярышника вперемешку с кучами мусора. Мало того! Все это довольно мерзко пахло, мокрым навозом, что ли, а под ногами чавкало, как в болоте. В гробу я видал такие прогулки, полезные для здоровья!

Надежда выбраться в цивилизованные места окончательно оставила нас еще через полчаса. Даже оптимист Паганель не выдержал и в эмоциональной форме прошелся по поводу населения окрестных районов, которое, правду сказать, отличалось повышенным бесстыдством — какую только дрянь они не бросали в этот овраг! Хуже было только вчера, когда мы лазили в поземных лабиринтах, но об этом мы предпочитали не вспоминать…

Вдруг Борис, шедший теперь первым, остановился и поднял руку, мол, тихо! Мы замерли, прислушиваясь. Впереди разговаривали. Ветерок принес запах костра и какой-то походной еды. Справа от нас высились мокрые прибрежные кусты и журчал невидимый за ними ручей, судя по карте, бывший речкой Раменкой. Дымком тянуло слева, оттуда же слышались и голоса. Тропинка, если так можно назвать грязную канавку, по которой мы шли, сворачивала туда же. Паганель нарушил наше молчание:

— Что ж, все равно другой дороги нет! Пойдемте, друзья! Авось, нам подскажут дорогу!

«Не надо «авосей»!», — подумал я, вспомнив николенькино: «Авось, свидимся!». И ведь как в воду глядел!

Мы прошагали еще с полминуты и вышли на вытянутую поляну, в дальнем конце которой, под корявой раскидистой березой, укрывшись от дождя навесом из пленки, сидели люди, грязные и оборванные, человек десять. Они расположились на старых ящиках, окружив потрескивающий костерок, над котором примостилось сильно закопченное ведро, бурлившее и шипевшее своим содержимым.

Нас заметили. Один из сидевших поднялся и ушел, не оглядываясь. Разговоры смолкли. В полной тишине, нарушаемой лишь треском дров и звуками падающих капель, мы подощли шагов на пять и остановились.