Амулет Самарканда

— Мне теперь понадобится несколько недель, чтобы починить эту витрину.

Моё терпение лопнуло.

— Я тебе сейчас вторую разгрохаю, предатель!

— Поздно, Бодмин! Я включил сигнал тревоги. Полицейские прибудут через…

— Ага, ага.

Я собрал остаток сил и превратился в сокола. Симпкин не ожидал ничего подобного от жалкого беса на побегушках. Он испуганно отшатнулся. Я пронесся над его головой, уронив ему на макушку прощальную каплю помета, и наконец-то вырвался на вольный воздух.

А из этого воздуха обрушилась сеть из серебряных нитей и поволокла меня вниз, к мостовой Пикадилли.

Эти нити являли собою Силки наилучшего качества. Они связали меня на всех планах, облепили всё моё птичье тело. Я бил крыльями, брыкался лапами и щёлкал клювом. Я сражался изо всех сил, но тщетно. Нити несли в себе силу земли, самой чуждой мне стихии, и серебро, прикосновения которого были мучительны. Я не мог сменить облик, не мог задействовать никакую магию, хоть мощную, хоть простейшую. Сущность моя изнемогала от одного лишь соприкосновения с этими нитями, и чем сильнее я бился, тем хуже мне становилось.

Через несколько секунд я сдался и застыл неподвижно — накрытый сетью комок плоти и перьев. Правда, я украдкой выглядывал одним глазом из-под крыла. Но видел я лишь смертоносное переплетение нитей на серой мостовой, всё ещё мокрой после недавнего дождя и покрытой слоем стеклянной пыли. Откуда-то издалека доносился хохот Симпкина, заливистый и пронзительный.

А потом на плиты мостовой упала тень.

На тротуар с негромким стуком приземлились два огромных ороговевших копыта. Асфальт под ними пошёл пузырями от жара.

Над сетью поплыл дымок, насыщенный зловредными испарениями чеснока и розмарина. Разум мой был отравлен; голова пошла кругом, мышцы обмякли…

А затем тьма окутала сокола и погасила его сознание, словно огонек свечи.

Натаниэль

18

Два дня, последовавшие за Наречением, доставили Натаниэлю множество неудобств. Физически он был совершенно измотан: вызов Бартимеуса и воспоследовавшая магическая дуэль вытянули из него все силы. Уже на обратном пути с Темзы мальчик начал шмыгать носом. К вечеру он уже не шмыгал, а просто-таки хрюкал, не хуже свиньи. К утру у него обнаружилась качественная, полномасштабная простуда. Когда он появился на кухне, здорово смахивая на привидение, миссис Андервуд хватило одного взгляда, чтобы тут же развернуть его и отправить в постель. Вскорости она сама поднялась к Натаниэлю в комнату — принесла бутылку с горячей водой, сандвичи, шоколадку и кружку горячего чая с медом и лимоном. Натаниэль, укрытый одеялом по самые уши, прокашлял слова благодарности.

— Не за что, Джон, — сказала миссис Андервуд. — Чтобы сегодня утром ты носа отсюда не высовывал. Нам же нужно, чтобы ты поправился ко времени поездки в Парламент, ведь верно? — Она оглядела комнату и нахмурилась.

— Что-то здесь сильно пахнет свечами, — сказала она. — И благовониями. Надеюсь, ты не практиковался здесь?

— Нет, миссис Андервуд. — Натаниэль мысленно проклял свою беспечность. Он ведь собирался открыть окно и проветрить комнату, но к вечеру так вымотался, что напрочь об этом позабыл. — Такое иногда бывает. Сюда поднимаются запахи из мастерской мистера Андервуда.

— Странно. Никогда раньше этого не замечала.

Она снова принюхалась. Натаниэль поймал себя на том, что неотрывно смотрит на край ковра — оттуда, к его ужасу, предательски выглядывала пентаграмма. Сделав над собою неимоверное усилие, Натаниэль отвел взгляд и зашелся в кашле. Миссис Андервуд тут же позабыла обо всем и сунула в руки Натаниэлю кружку с чаем.

— Выпей-ка это, милый. А потом постарайся заснуть, — сказала она. — Я загляну днём.

Задолго до того, как миссис Андервуд выполнила своё обещание, окно было открыто, и комната успешно проветрилась. Пол под ковром был начисто вытерт.

Натаниэль лежал в постели. Новое имя, которое мистер Андервуд навязал ему, вызывало у него странные чувства. Оно звучало фальшиво и даже немного по-дурацки. «Джон Мэндрейк».

Вполне подходяще для какого-нибудь волшебника из книги по истории, но как-то не очень — для сопливого простуженного мальчишки. Натаниэлю трудно было привыкнуть к новому имени и ещё труднее — позабыть старое…

Хотя кто ж ему позволит его позабыть? Уж точно не Бартимеус. Даже меры предосторожности — жестянка из-под табака, ныне покоящаяся на дне реки, — не помогали Натаниэлю почувствовать себя в безопасности. Как он ни старался выбросить всё это из головы, тревога возвращалась снова и снова. Она преследовала его, грызла и изводила, словно нечистая совесть. А вдруг он позабыл что-нибудь важное, а демон это заметил?.. А вдруг в эту самую минуту Бартимеус строит страшные козни, вместо того чтобы шпионить за Лавлейсом, как было приказано?