Амулет смерти

Кондратьев даже посмотрел на паркетный пол. К счастью, никакого следа. Все справедливо: нет травы и нет кровавого следа за бойцом.

— Да один я раненый, один! Из «узи» мне руку царапнуло, товарищ капитан.

А голова… — ротный повар смутился. — Голову мне вазой…

— Чем-чем?! Впрочем, обожди, — капитан обернулся, поискал глазами. — Связь, бегом ко мне.

Рядом с командиром вырос боец с радиостанцией.

— Есть связь, товарищ капитан!

— Давай вызывай Климова. Передай ему условное число: «двадцать два». Чтоб к двадцати двум часам был здесь с этой черной макакой и всей ее Соцпартией! Я знаю, что тут скоро начнется. Скоро пленные захотят писать и какать. Причем хотеться будет часто, потому что у них стресс. Мы умаемся их в сортиры водить… Теперь докладывай про вазу, Врунов.

Радист повернулся спиной к ближайшему десантнику:

— Лови-тяни!

Со спины радиста десантник принял портативную радиостанцию, умещавшуюся в специальном ранце. Вытянул антенну в направлении соседнего окна. Радист уже сидел на корточках в наушниках и крутил ручку настройки.

— Как раз о сортире речь, товарищ капитан, — обрадовался Врунов. — Открываю я, значит, дверь. Ну, чтоб двух черномазых туда запихнуть. А оттуда, из двери, черная рука с вазой. Хлобысь мне по лбу!

Ё-моё! У меня искры из глаз…

— Это и так ясно. Короче.

— Есть короче! Короче, я упал. А они из сортира в торец коридора, это рядом. Там пожарная лестница снаружи. Хотели по ней на крышу. К вертолетам…

— Так, с вазой пока отставить. А рука?

Всем, что было в бою, нужно интересоваться немедленно. Пока не потускнело и не слишком исказилось в памяти. Рапорты капитана Кондратьева отличались предельной точностью.

— А рука? Ну что рука. — Врунов смутился, — Я сразу и не заметил. Рикошетом, должно быть. Главное, что гнется.

— Из них ни один не ушел?

— Только стекло успели разбить. Видят, мы их перестреляем, когда станут на лестницу вылезать. Побросали свои «узи» и руки вверх сделали!

— Так, хорошо, — Кондратьев на миг задумался. — Слушай, Врунов. У меня к тебе два вопроса. Первый. Что еще за ваза в сортире у черномазых? Ночная ваза? Горшок, что ли?

— Никак нет. На горшок совсем не похожа. Горло такое узкое, что без оптического прицела не попадешь. А носик еще уже.

— И носик есть? Так какая ж это ваза?

Это больше на чайник похоже… Постой, постой… Я ж такие видал… Еще в Союзе, когда в Баку служил. У чуреков в квартирных сортирах такие. Подмываться. Они бумагу не признают… Да и в продаже она редко бывает, туалетная бумага. Жена говорила, как-то раз в очереди два часа отстояла. По десять рулонов в одни руки давали. А кувшин что, гигиенично… У этих кувшинов даже название особое есть. На букву "а" начинается, целиком не помню.

Десантники, слышавшие капитана, хохотали как безумные. Корчились, задыхались, утирали слезы. Так организм расстается с психологическими перегрузками.

Ефрейтор Тетеревский даже съехал по стене на паркет.

— Не могу-у, — стонал он, — ой, не могу-у-у-у-у… Брунову кувшином для черных задниц кочан проломили-и-и-и… Бедный Бруно-о-о-о-ов…

Капитан недовольно покосился на ефрейтора. Тот уже испускал нечленораздельное блеяние. Кондратьев сам с огромным трудом сдерживался.

— Тетеревский, отставить, — выдавил он и спохватился: — Послушай, Врунов.

Как этот черный умудрился тебе пластмассовым кувшином кочан проломить? Кувшин что, полный был? С водой?

Вопрос командира вызвал новый взрыв хохота. Туземные бюрократы, запертые за дверями всего коридора, с ужасом прислушивались. О, Солнечный бог! О, эти страшные и странные белые люди!

— Никак нет, товарищ капитан, — ротному повару вовсе не было смешно. — Я потом посмотрел. Ваза… то есть кувшин был из глины.

— Так. Мне можно посмотреть? Должен же я знать, каким оружием наносят ранения моим бойцам!

Врунов печально развел руками:

— Никак нет, товарищ капитан. Горшок разбился. Я хотел сказать, ваза… То есть — кувшин…

Десантники грохнули так, что мигнули настенные светильники. Тут уж не сдержался и капитан.

Кое-как отсмеявшись, он сказал:

— Ладно. Отвечай на второй вопрос. Ты жрать сможешь готовить?

Врунов сделал обиженное лицо:

— Ну я же повар!

— Вижу. — Капитан осторожно похлопал его по плечу. — Вижу, что повар. Останешься в строю.

11

Барабанная дробь разлеталась по окрестностям. Там-там-татата, там-там-татата, там-там-татата… Пять пар барабанщиков стояли друг против друга под кроной племенного дерева. Мелькали черно-розовые ладони. Извивались гибкие тела. Рассекали воздух конические палочки.

Население деревни в лучших галабиях толпилось вокруг. По случаю праздника Четвертого урожая на дерево были вывешены маски всех идолов народа фон, а выше прочих — маска Солнечного бога.

Жестокое солнце в тропиках. Боятся и почитают его африканцы. Скрестив руки на груди, стоял под деревом седой вождь Нбаби.

«Там-там-тататам, — гремело в двух шагах от него, — там-там-тататам!»

Люди ждали и пропитывались ритмом.

Ноги непроизвольно притопывали. Вращались покрытые татуировкой животы.

Тряслись головы и груди. Звенели праздничные кольца — по килограмму колец в каждом ухе бритоголовых женщин.