Амундсен

В шесть утра «Латам» садится на зеркальную гладь тромсейской бухты. Двое норвежцев завтракают, потом по обыкновению идут к аптекарю Цапфе — надо поспать; французы отдыхают поблизости, в «Гранд-отеле». Уже около одиннадцати экипаж опять на ногах — залеживаться в постели нет времени. Необходимо тщательно подготовиться к следующему этапу. Начальник может не беспокоиться — последние часы на суше он проводит, покуривая трубку, у своего друга-аптекаря.

В своей книге, изданной семь лет спустя, Фриц Г. Цапфе подробно описывает эту последнюю встречу с человеком, которым он так безмерно восхищался. О самой экспедиции сказать было в общем-то нечего, ее судьба зависела не от них. Разговор шел о другом. «Меня не оставляло необъяснимое, тягостное ощущение, что между нами витает какая-то отчужденность. Открытый и, как правило, бодрый тон, бывало, отличавший наши беседы, даже когда они касались серьезных вещей, в тот раз никак не устанавливался». Задним числом Цапфе истолковал это как предчувствие смерти, связанное с французским гидропланом; они оба считали, что «Дорнье-Валь» был бы куда лучше. «Странная тишина окутывала эту последнюю встречу. Мне было даже чуточку неловко перед ним — как перед больным другом, которому толком не знаешь, что сказать».

У отчужденности, пожалуй, было объяснение, не имевшее касательства к аптекарю. Внешне экспедиция «Латама» представала однозначно благородным предприятием, однако внутренне Руала Амундсена раздирали противоречия: он спешил к генералу и одновременно уходил прочь от женщины. Первое — подвиг, второе — скорее, предательство. В глубине души он расстался с нею и — в первый и последний раз — отказался от жизни в любви и близости с другим человеком.

Интуиция не подвела аптекаря; перед ним сидел «больной друг». На прощание полярник отдает ему свою сломанную зажигалку. Цапфе берется починить ее, но полярник говорит: «Мне она не нужна». Огонь погас. И больше не зажжется.

До той поры ни одному аэроплану не удавалось преодолеть бурные воздушные пространства над морем от Северной Норвегии до Шпицбергена. В тот же день к полету на север готовились еще два самолета — шведский и финский. Вдобавок прошло сообщение, что итальянский майор Маддалена, направленный на поиски городом Миланом, уже находится на острове Медвежьем, ремонтирует поломку самолета. Обстановка вновь напоминала состязание.

Было бы вполне естественно, если бы все три самолета вылетели из Тромсё сообща. Но Руала Амундсена такая возможность не интересовала. Он хотел лететь один. На поиски вышли многие, а спасать надо лишь одного генерала.

После полудня четверых французов и двух норвежцев доставили к гидроплану, зачаленному у выхода из тромсейской гавани. Аптекарь тоже провожает друга-полярника к диковинному гибриду самолета и корабля, какой представляет собой гидроплан «Латам-47» — машина солидная, общая мощность двигателей тысяча лошадиных сил, размах крыльев более 25 метров. Белый деревянный биплан, обтянутый парусиной, отнюдь не лишенный изящества.

Точно исполинский лебедь, «Латам» гляделся в зеркальные воды залива возле полярного города Тромсё. Так и хочется сказать, что на борт его поднялся рыцарь Лоэнгрин — в лице Руала Амундсена. И либретто, и сценография уже подготовлены для легендарной героической драмы. Но если верить зрителю Цапфе, главный исполнитель отыграл свою роль еще до того, как машина пришла в движение: «Я не забуду выражение его лица перед стартом, когда он сидел в "Латаме", странно далекий, отрешенный. Происходящее словно бы не трогало его, хотя он-то, пожалуй, и был ключевым участником. Не говоря ни слова, он просто сидел и смотрел на меня».

Пустым взглядом герой смотрел на своего последнего поклонника. Энергия покинула его. При подготовке, когда его отвергали, чинили ему препятствия, речь шла об активных действиях, о генерале, об отправке экспедиции. Теперь всё это позади. Остальное в руце Господней и в руках пилотов.

Фотографии «Латама», сделанные репортерами, подтверждают впечатления Цапфе: полярник разочарован и одинок. Он даже не думает позировать, ему все равно. Рыцарь в фуражке, сидящий в гигантском лебеде и ожидающий, когда их отбуксируют в пролив, где наконец заработают пропеллеры, — этот рыцарь никуда не стремится; он все оставил позади, сказал последнее прости. Не обязательно жизни, но ее смыслу. Он знал, что никогда не достигнет величайшей из поставленных целей. Теперь его ждала ледяная пустыня.