Амундсен

Речь памяти полярника произнес слегка неуместный здесь корпулентный капитан Готвалдт, начальник радиослужбы дирижабля «Норвегия». Кое-кто явно был удивлен таким выбором. В этот час на ораторской трибуне полагалось бы стоять преемнику, наследнику по героической линии норвежских полярных исследований, Ялмару Рисер-Ларсену. Однако Густав Амундсен и его сын ожесточенно протестовали против того, чтобы герой-летчик «со слезами на глазах стоял перед всем миром, играя на давно порванных струнах дружбы».

Предшественник, Фритьоф Нансен, произнес свою речь в память Руала Амундсена еще осенью. И все тем же загадочным образом волны эфира донесли ее до всех радиоприемников в стране. Конечно же слова Нансена и стали подлинной надгробной речью Руалу Амундсену.

Без малого сорок лет — с тех самых пор, как Нансен, увенчанный лаврами, вернулся из Гренландии первым норвежским героем, а безымянный семнадцатилетний парень, стоя в толпе на тротуаре, ел его глазами, — тень Фритьофа Нансена осеняла жизнь и дела Руала Амундсена. Впоследствии двух этих норвежцев снова и снова сравнивали между собой. Чаще всего приходили к выводу, что предшественник более велик, чем преемник. Однако на нескольких бурных этапах своей карьеры младший превзошел старшего. В первый раз — когда вырвал себе Южный полюс, во второй — когда в рекордные сроки организовал дирижабельный перелет над Северным полюсом, и в третий — когда героической смертью превратил себя из опасного безумца в сущего святого.

Хотя Фритьоф Нансен испустил последний вздох под открытым небом, на своей веранде, его кончину в 1930 году едва ли можно назвать героической. Избрав для похорон день Национального праздника, 17 мая, соотечественники попытались сделать их свидетельством всенародной консолидации, но пышной церемонии недоставало символической силы, которая вознесла в вечность Руала Амундсена.

Последние годы жизни Фритьоф Нансен, не жалея сил, старался организовать в Арктике научную дирижабельную экспедицию. Бремя забот и огорчений, связанных с этой идеалистической затеей, было так велико, что можно с уверенностью сказать: это тоже сократило профессору жизнь, хотя и не стало непосредственной причиной его смерти.

Национальный патриотизм всегда был мощнейшей движущей силой полярных исследований. Руал Амундсен использовал его эффективно и без зазрения совести. Нансен со своим Обществом арктических исследований явил нам столь же героический, сколь и яркий пример того, как безнадежны оказались все старания найти дирижабль для полета под международным флагом науки.

В своей речи памяти Руала Амундсена Фритьоф Нансен не упомянул о жертвенности и мученичестве — попытке спасения Нобиле, — хотя именно этот элемент задавал тон в волне траурных речей, захлестнувшей страну. Экспедицию «Латама» славили как величайший из подвигов полярника — как экспедицию не ради исследований и патриотизма, но ради любви к ближнему. «Именно здесь благородный человек Руал Амундсен продемонстрировал всему миру величие духа, равного которому во все времена еще поискать», — писала «Афтенпостен». Нансен лишь констатировал, что, «закончив труды, он вновь вернулся на просторы Ледовитого океана, где вершилось дело его жизни. Он упокоился в безвестной могиле под чистым небом ледового мира, над которым веет ветер вечности».

В такой интерпретации, если отвлечься от поэзии, Руал Амундсен отправился вовсе не спасать жизнь другого человека; наоборот, он искал себе могилу. Для человека столь искушенного в международных спасательных операциях, как Фритьоф Нансен, невозможно было рассматривать эгоистическую воздушную акцию Руала Амундсена как начинание во имя добра.

Нансен считал, что главным в деяниях коллеги был «сам факт этих деяний». «Амундсен не был ученым, да и не хотел им быть», — заявил профессор со вздохом дорого доставшегося смирения.

«Он был настоящий мужчина, это верно». Фраза Фритьофа Нансена балансирует на волосок от риторической пустоты. У него в запасе нет высоких слов о «человеке Руале Амундсене», он не находит нравственной масштабности, не находит развития в деле жизни, которое должен прославлять. Если он сам пришел от физических подвигов к углубленности науки, то Руал Амундсен, скорее, выбрал противоположный путь. Начался он многообещающе, пробами воды и наблюдениями за магнетизмом, а закончился все более поверхностной акробатикой, все меньшей глубиной.

Профессор выбирает биологический ракурс: «Во все времена он будет стоять в истории изучения Земли особняком — плоть от плоти глубинных корней своего народа». Руал Амундсен низводится до генетического примера, до физического связующего звена меж легендарными героями ушедшего мира викингов и новой, молодой Норвегией: «Именно такие мужчины, как он, волевые, сильные, дают веру в преемственность поколений, уверенность в будущем». Память о Руале Амундсене усилит в Норвегии биологическое самосознание, веру в норвежское племя: «Тот мир, что взрастит таких сынов, еще молод».