Амур-батюшка. Книга 1

Замерзал он израненный. Наехали на него гольды, отвезли к себе в Бельго. Там его шаманка признала, взяла к себе. Они с отцом ходили за ним, лечили его своим средством. Ну вот, оздоровел он и грустит, взяла его тоска. Амурская тоска — это такая зараза, беда. Как возьмет — ни о чем думать не станешь, полезет тебе всякая блажь в башку, ну, морок, он и есть морок. Нищий он, нагой, Иван-то, куда пойдет? Дожил до весны у гольдов. Лед прошел — плывут забайкальские земляки. Вышел он на берег. «Ну, Иван, — сказывают, — Анюша долго жить приказала. Ждала тебя, ждала — не дождалась». Анюша-то ушла из дому темной ночью на Шилку — да и в прорубь. Не захотела богатого казака… Сказывают, как Ванча наш услыхал это, так и заплакал. Шаманка-то его жалеет, гладит по лицу, а у него по скулам текут слезыньки.

Эх, Амур, Амур! Сколько через него беды!.. — вздохнул Кешка. — Иван-то и остался у гольдов, стал жить с шаманкой, как с женой, она свое шаманство кинула. Стали они зверя вместе промышлять. Жил он, как гольд, своих русских сторонился. Потом архирей приезжал, окрестил Ангу, велел им кочевать на Додьгу. Говорил Бердышову: «Отделяйся, живи сам по себе, заводи скот, хозяйство, а то огольдячишься. А мы тебе еще русских крестьян привезем, церковь на Додьге построим». Ну, однако, он уже теперь перекочевал, Ванча-то…

— Эх, паря, и баба у него, адали[7] малина, хоть и гольдячка, а красивая, — заключил Петрован Кешкин рассказ. — Игривая, язва! Как взглянешь — зачумишься, — покосился он посоловевшими глазами на темно-русую и миловидную Наталью Кузнецову. — Купец Серебров какие деньги давал Ивану, чтобы привел ее на баркас.

— Не взял Иван, — заметил Кешка.

— Тут какую русскую переселеночку дешевле сторговать можно, — продолжал Петрован.

Наталья поднялась и отошла от костра к шалашу. Крестьяне слушали Петрована молча и с явным неудовольствием.

— Баб-то нет на Амуре, не хватает. Привезут баржу с арестантками, так их солдаты разбирают, — продолжал казак. — А уж переселеночки-то другое дело… У нас на Шилке ли, на Среднем ли Амуре есть деревни, богатеют через баб, отстраиваются… Тракт-то идет зимний, господа едут, купцы — и бабам работы много… — усмехнулся казак.

— Я у вас в Забайкалье свадьбы видел, — заговорил Тимошка Силин, — так казаки калым за девок берут.

— Как же, это что казаки, что крестьяне — первая статья, — ответил Кешка. — У кого девок много, тот и богат. Замуж выдавать — с жениха калым.

— Это только разговор! — сказал Егор, не веривший, чтобы весь народ был так испорчен. Ему казалось, что казачишки хвалятся зря.

— Другой-то муж после с нее весь калым выверстает, — усмехнулся Петрован. — К купцу ее сведет на ночь на проезжую… У нас так бывало… Вот тебе и вся недолга!

— Жену-то! — воскликнула Наталья.

— А кого же? Что ж на нее глядеть, — пьяно усмехнулся Петрован.

— Будет врать-то! — сказал ему Кешка.

— Такого-то окаянного мужика топором зарубить! — с чувством сказала Наталья.

— Пошто ты его рубить будешь? Он не кедра тебе. Или на Кару[8] захотела? Там тебя надзиратель не спросит, хочешь ты али нет спать с ним… — с обидой в голосе проговорил Петрован. — А муж-то для тебя же старается… Ведь платят хорошо.

Петрован умолк, но в глаза никому не глядел.

Все молчали.

— Попутный потянул, однако, завтра будем на Додьге, — поднялся Кешка. — Пойти к себе, — зевнул он, — спать уж пора.

Вдали белели палатки, ветер доносил оттуда запах жареного мяса.

Казаки, распрощавшись с переселенцами, удалялись в отблесках костра.

— Накачало его в лодке-то, на земле не стоит, — кивнул Тереха Бормотов на захмелевшего, шатавшегося Петрована.

— Ну и Петрован!.. — вымолвила Наталья.

— Кешка-то поумней и поласковей его, — отозвался дед. — Вовремя его увел, а то твой-то чуть было не осерчал.

— Дать бы ему по бесстыжей-то роже, — сказал Егор, — знал бы, какие тут переселеночки…

День я му-учусь, ночь страда-аю
И споко-о-ою не найду-у, —

вдруг тонко и пронзительно запел где-то в темноте Кешка.

— Вот барин-то услышит, он те даст!.. — поднимаясь, добродушно вымолвил Кондрат и, сняв с сука просохший армяк, стал надевать его, осматриваясь, как в обновке.

Я не подлый, я не мерзкий,
А раз-уд-далый ма-аладец! —

еще тоньше Кешки подхватил Петрован.

— Тянут, как китайцы, — улыбнувшись, покачала головой Наталья, выглядывая из-под полога, где она укладывала ребятишек.

Перемокли, передрогли
От амурцкого дождя-я-я, —

вкладывая в песнь и тоску и жалость, вместе нестройно проголосили казаки.

Отыш-шите мне милую,
Рас-скажите страсть ма-ю…

— Ну и жиганы!.. — засмеялся дед, хлопая себя ладонями по ляжкам.