Амур-батюшка. Книга 1

Брезжил мутный рассвет. Утро было теплое и сырое. В такую погоду весь мир кажется огромным парящим котлом, над которым только что подняли мокрую деревянную крышку. Туман раскинулся по реке и лесу. За рекой рваные облака ползли по склонам серых сопок и, цепляясь за лесистые распадки, оставляли там белесые лохмотья, стелившиеся снизу вверх, словно там тянули куделю с деревянных зубьев. Дождя не было, но на землю падала мельчайшая водяная пыльца.

Егор, накинув мешковину на плечи и вооружившись колом, пошел на лай. Его босые ноги ощущали мокрый теплый песок. Дойдя до бормотовского балагана, он различил в тумане неясные очертания лодки. Подле нее копошились люди, таскавшие на берег грузы.

— Это ты, что ль, Егор? — высунулся из балагана бородатый Пахом.

— Кто это на берегу? — спросил Кузнецов.

— Сам не знаю, я на всякий случай забил пульку, — осклабился Бормотов. — Не ровен час, как бы не бродяжки.

Неизвестные, выгрузив лодку, стали таскать грузы в распадок, к бердышовской избе. В тумане довольно ясно обрисовывались согнутые, горбатые фигуры с мешками на спинах.

— Нет, это не бродяжки, а гольды, — сказал Егор, вслушавшись в голос, окрикивавший собак.

— Может, родственники Ивана привезли ему товары, — согласился Пахом. — Рассвет — выйти бы к ним. Они, поди-ка, знают, где он промышляет.

— Может, и сам-то он с ними же.

— Голоса-то русского не слыхать, — возразил Пахом.

Туман стал редеть. К лодке со взгорья возвращалась женщина, за ней трусила собака. Кто-то хрипловато и глухо прокричал у избы. Женщина остановилась и бойко затараторила в ответ.

— Ишь, наговаривает, — усмехнулся Пахом.

— А тот на Кешку голосом сдается. Может, и впрямь Иван Карпыч?

— Ну, бог с ними! Рассветет, тогда пойдем к ним, — сказал Егор и направился к своему балагану.

Спустя полчаса, когда туман рассеялся, толпа мужиков, хлюпая по лужам, подошла к потемневшей от дождя Ивановой избушке. Около нее ярко пылал большой костер. Поодаль двое мужиков, одетых в дабовые,[13] халаты, сидя на корточках, свежевали короткими ножами тушу зверя. Егор различил, что низкий горбоносый старик с косичкой на затылке, обутый в долгоносые улы[14] — гольд, а плечистый и рослый, с темными короткими усами, в поярковой шляпе на голове — русский. Обличьем он смахивал на казаков-забайкальцев. В его исчерна-загорелом лице, в усмешливом взгляде исподлобья было что-то сродни Кешке и Петровану.

Гольд, взявши сохатого за растопыренные красные ноги, перевалил его на другой бок и, оттягивая шкуру от хребтины, подрезал ее короткими и быстрыми движениями.

— Бог на помощь, добрые люди, — снял шапку Егор.

Мужики сделали то же самое.

Русский в поярковой шляпе разогнулся, обтер руки о высокую траву, а ножик о полу халата, мельком глянул на мужиков, наклонил голову, будто усмехнулся в темные усы, и что-то буркнул в ответ. Гольд тоже поднялся, мотнул головой и довольно чисто поздоровался с переселенцами по-русски.

Русский вытащил кисет и трубку, достал несколько листьев табаку, свернул их, вставил в ганзу и вдавил большим пальцем. Гольд стал рубить топором тушу зверя. Переселенцы наблюдали. У русского движения были неторопливы. Его широкие покатые плечи и бычья шея таили в себе, по-видимому, большую силу. Он высек огня, помолчал, покурил, искоса поглядывая на мужиков.

— Видать, хозяин приехал? — спросил его Федор.

— Однако, хозяин, — обронил тот. — Знаете, что ль, меня?

— Иван Карпыч, что ль, будете? Не Бердышов ли?

— Однако, Бердышов, — ответил он, и это «однако», которому сибиряки придают множество разных оттенков, прозвучало на этот раз как насмешка над спрашивающими: мол, а кто же другой, как не я? Али народу много тут, не признали?

— Ну, так давай тебе бог здоровья, знакомы будем, — стали здороваться с ним мужики.

— Иннокентия-то Афанасьева, поди-ка, знаешь?

— Это Кешку-то? — переспросил Бердышов.

— Да, амурский же казак, сплавщиком у нас на плоту шел. Он наказывал: кланяйтесь, дескать, как Иван Карпыч из тайги выйдет.

— Он нам и сказал про тебя.

— Ну, а Петроваи был с ним? — спросил Бердышов.

— Как же, и он был, а еще Иван молодой с Горбицы и Дементий — здоровый мужик, долгий.

— Каланча-то? — дрогнув бровями, спросил Бердышов.

— Во-во, так будто его прозывали! Гребцами они у барина, у Барсукова Петра Кузьмича, работали.

— Не знай, что за Кешка, — вдруг со строгостью вымолвил Иван Карпыч и, нахмурив свои густые и неровные брови, подозрительно оглядел мужиков. — А вы с Расеи, что ль? — как бы между прочим, словно невзначай, спросил он, словно «Расея» была где-то тут, неподалеку.

— С Расеи, батюшка, из-за самого Урала, с Камы.

«Экие недобрые эти гураны», — подумал Егор, глядя на нелюбезного хозяина.