Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь

– Я вернулся к вам… Прости меня, Цзинь! – Чаншунь выкрикнул шёпотом, чтобы не разбудить детей, и Цзинь это оценила.

– Поступим так, – сказала она не шёпотом, но вполголоса: – Для детей мы по-прежнему одна семья. Этот дом – твой дом. А там – посмотрим.

– А как… мы будем спать?

– Кровать у нас одна, прогонять тебя не буду. Значит, будем спать вместе, но под разными одеялами.

Раньше они спали под одним, обнажённые, и Чаншунь говорил, что впервые узнал, как это прекрасно, а Цзинь, смеясь, отвечала:

– Если мужу нравится – так тому и быть всегда!

И вот это «всегда» кончилось.

10

В сентябре все советские фронты на Дальнем Востоке рухнули. По железной дороге от Хабаровска до Свободного двигались отряды японских, американских, русских и китайских войск под общим командованием генерал-майора Ямады. Красногвардейцы, красноармейцы, коммунисты и сочувствующие уходили в тайгу, туда же перебирались органы власти. Начиналась партизанская борьба с интервентами и белогвардейцами.

В ночь с 17 на 18 сентября из Благовещенска вверх по Зее вышел караван из пяти пароходов и семи барж под охраной канонерки «Орочанин». На них эвакуировался исполком Амурского областного Совета, военный комиссариат с подчинёнными ему подразделениями, советская милиция и другие работники органов власти. На одном из пароходов везли казну областного банка и, по народным сведениям, возвращённую добычу Пережогина.

Караван прошёл Белогорье и был на пути к Новопетровке, когда в Благовещенск с двух сторон – через Зею и Амур – вошли соединённые японо-китайские и белогвардейские, при значительном участии казаков, части. Японским отрядом из Сахаляна командовал генерал-майор Фунабаси, белогвардейцами – полковник Никитин, а из Хабаровска по Амуру пришёл отряд канонерок во главе с адмиралом Носэ.

В тот же день областная земская управа и правительство во главе с Алексеевским приступили к исполнению своих обязанностей. В состав правительства вошли Гамов и Никитин; полковник немедленно объявил Благовещенск на военном положении.

В город стали возвращаться бежавшие от большевиков предприниматели, владельцы магазинов и увеселительных заведений, врачи, учителя… Благовещенск пытался вернуться к прежней, досоветской жизни.

Состоялся очередной круг Амурского войска, и Гамов вновь был избран атаманом. Иван Саяпин стал членом войскового правления. В тот же день он перевёз Настю с Кузей и трёхмесячной Олей на русский берег, и все вместе они направились к дому Шлыков, где, по сведениям Ильи Паршина, жили две семьи – Елена с тремя сыновьями (считая Никиту и Федю) и двумя дочерьми (считая Машу) и Катя Паршина с пятимесячной Валей.

Они подошли сначала к пепелищу дома Саяпиных. Обнажили головы возле обугленных останков некогда крепкой усадьбы, простоявшей почти шестьдесят лет. Иван нашёл в укромном уголке кучку нетронутого пепла и ссыпал щепотку себе в кисет с табаком. Настя передала ему спящую Оленьку, порылась в заплечном мешке Кузьмы, нашла платок, набрала в него того же пепла и завязала узелком. Пояснила мужу:

– В походах будет с тобой. Табак с пеплом ты искуришь, а этот узелок будет у тебя, как ладанка, на груди – напоминать о дедуле и тяте с матушкой.

– Я их и так никогда не забуду, – голос Ивана пресёкся непрошеной слезой. – Мы не забудем и отомстим за них. Верно говорю, сынок?

Шестнадцатилетний Кузьма, рослый красавец с золотистым чубом, непокорно выбившимся из-под казачьей фуражки, поставил на землю объёмистый чемодан, который нёс от самой пристани, и перекрестился. Сначала – на пепелище, затем повернулся к недалёкой церкви Вознесения Господня и тоже возложил на себя крестное знамение.

Иван с удивлением следил за его действиями. Никогда за сыном он не замечал подобного рвения. Правда, в Сахаляне после погребения деда и родителей Кузьма задержался у священника, отца Паисия, да и после навещал, как объяснял, ради доброго наставления, чему ни отец, ни мать, конечно, не препятствовали, но чтобы так вот, с усердием, преклонять главу – чего ради? Господь, понятно, всеобщий Спаситель, живым иногда помогает, но вряд ли кого Он вернёт с того света.

– Идёмте, порадуем, кого сможем, – сказал Иван, не дождавшись ответа от сына, и пошёл впереди к воротам соседней усадьбы.

Встреча была, как и полагается, с криками, объятиями, поцелуями и слезами радости – только между Саяпиными и Черныхами. Катя Паршина с ребёнком на руках сидела в уголке возле печи, стараясь не привлекать внимания, однако Иван заметил её.

– Никак это Илюхино семейство? – слегка поклонился он в их сторону.

– Да, это – Катя с дочкой Валюшкой, – сказала Елена. Катя привстала и поклонилась всем. – Ой, что ж это мы кинулись обниматься, да с поцелуями, а гости не кормлены, не поены? Катюш, давай займись сосунками, устрой их наверху, а мы с Настей пока стол накроем.

За обедом первым делом помянули убиенных, вторым – Иван поднял стопку за окончательную победу над большевиками. Елена, а за ней Катя, пить не стали. Иван с Настей выпили, Иван со стуком поставил стопку на стол.

– Вы чё, за большевиков? – спросил с плохо скрытой угрозой.