Амур широкий

— Мало ли что ты не хочешь. Я тебя выгоняю из колхоза, понял?

— За что? Что плохого я тебе сделал?

— Ничего ты мне плохого не сделал. Но неужели ты не понимаешь, что, если останешься у меня в колхозе, я должен с тобой бороться. У меня что, мало своих забот? Хочешь не хочешь, а меря попросят с тобой бороться. Все утихомирили своих шаманов, а ты будешь у меня тут сидеть тихо и спокойно, как вошь под мышкой? Нет, у меня своих забот хватает. Давай-ка лучше по-хорошему расстанемся, уезжай ты куда глаза глядят.

— Куда я уеду? Здесь все родственники, все старшие дети, куда я уеду?

— А хоть в Джуен, к Поте уезжай, пусть он с тобой борется.

— Не могу я, Токто, все мои тут, с ними вместе только уеду.

— Нет, один уезжай. Ишь, чего придумал, хочешь совсем развалить мой колхоз? Тогда мне придется тебя в милицию сдать. И так уж сколько людей переметнулось в Джуен, а ты хочешь еще всех своих забрать. Твоих родственников, детей — половина моего колхоза. Заберешь их, с кем я останусь? С одной лошадью? Не вздумай забирать своих, один уезжай.

— Токто, может, я останусь здесь, а? Я выброшу свой бубен, дам честное слово шамана, что никогда, даже если на коленях будут просить, не буду шаманить. А? Токто, а?

— Только так, слово держи, — согласился Токто. — Чтобы потом мне глаза не кололи, не говорили, что ты где-то шаманил. А бубен оставь, будешь глядеть на него, будешь вспоминать прошлое, кто знает вас, шаманов, может, у вас на самом деле и хорошее что бывает. Только смотри, когда начальники будут приезжать, ты далеко прячь бубен, чтобы они не видели…

На кетовую выезжали всем колхозом, оставив заросший травой колхозный огород и одинокую лошадь. В лодках, неводниках ехали женщины, дети, собаки. Ночевали в Джуене. Пота с Идари встретили Токто, Кэкэчэ и Гиду с семьей радушно, как самых близких родственников. О перебранке, из-за чего Токто сбежал в Хурэчэн, не вспоминали. Гида один был молчалив, его не беспокоили, все понимали, что он переживает: из этого дома сбежала его любимая Гэнгиэ, стала женой Богдана. Здесь каждая вещь, куст, камень напоминали ему о красавице Гэнгиэ.

— Учитель приехал, школу открываем, — сообщил Пота при встрече. — Советская власть требует, чтобы все дети учились. Так что, отец Гиды, поговори со своими Колхозниками, пусть они оставят детей школьного возраста здесь, в Джуене. Пусть не беспокоятся, мы будем отвечать за детей. Организуем им питание, жилье будет. Скажи, если не оставят детей, будут отвечать за это, понесут наказание.

— Какое наказание? Чего ты еще придумал?

— Не я придумал, отец Гиды, этого требует советская власть, она хочет, чтобы все дети были грамотные.

Токто вдруг вспомнил про далекие партизанские дни на Де-Кастри, как он там мучился неизвестностью, как часто видел во сне маленьких внуков Пору и Лингэ, беспокоился о них, а командир отряда Павел Глотов сказал, что в будущем, если Токто придется где находиться вдали от семьи, ему грамотные внуки напишут письмо, сообщат о домашних делах, о своем здоровье. Правильно говорил большевик Глотов, наступило такое время, вон Богдан где находится, за тридевять земель, а его отец и мать получают письма, изображения его, знают, как он учится, как живет. Пришло то время, о котором говорил партизанский командир. Только поздновато.

Пора уже женат, а Лингэ хоть и четырнадцать, но Токто уже подыскал ему невесту. Ничего, выучатся их дети, выучатся все дети харпинских колхозников…

Токто поговорил со всеми колхозниками, потребовал, чтобы они оставили детей в Джуене, в школе, даже припугнул, что если кто не послушается его, то он не допустит того на кетовую путину.

Утром рыбаки поплыли дальше и к вечеру были на своих тонях. Рядом расположились болонцы, среди них был друг Токто, старый Лэтэ Самар. Токто навестил его, узнал, что Воротин оказался невиновен в гибели рыбы на болонском заезке и его оправдали. Обрадованный этим известием, Токто тут же выехал в Малмыж.

— Бориса! Как хорошо, что ты вернулся! — воскликнул он при встрече с Воротиным. — Мы все беспокоились за тебя, никто не верил, что ты виновен. Видать, советский суд очень справедливый суд.

Воротин расхохотался, схватился за живот.

— А ты ругал этот суд! Ха-ха-ха. Помнишь, когда Максимку осудили? Ругал ты, проклинал.

— Было, зачем вспоминать? Правильно ругал. Когда услышал, что тебя забрали, тоже ругался. Теперь не ругаюсь. Будем вместе работать! Опять вместе!

— Ну, как, Токто, твои дела? Как колхоз?

— Э, мой колхоз не хуже других. Смеются амурские над нами, озерскими, отстали, мол, от жизни. Ничего мы не отстаем. Колхоз наш такой же, как и у них. Рыбу ловим, пушнину добываем больше их, огород имеем, лошадь имеем. Что еще надо?

— Молодец, Токто, совсем молодец. Правильно, делай все, что делают в других колхозах, не отставай.

— Мы еще поглядим, кто кого оставит. Ты нам катер дашь?