Амур широкий

— Найду, отец Миры, найду, — обрадовался Холгитон и даже сел на постели. — Ты согласен? Да?

— Ничего не согласен, но я наступлю на свою совесть из-за тебя только потому, что ты дорог мне. Завтра я буду у тебя, отвезу в Болонь. Нет, я сейчас выезжаю сам в Болонь, привезу завтра Бурнакина. Я тебя не слышал, я не знаю, что у тебя ночью будут шаманить.

Пиапон, озлобленный на самого себя, ругая себя за мягкотелость, пошел в контору правления колхоза. И, только усевшись за стол, вспомнил, что не спросил у старика, что у него болит.

Холгитон вслед за Пиапоном пригласил Хорхоя. G молодым председателем сельсовета старик не стал церемониться.

— Хорхой, я позвал тебя по важному делу, — сказал он, усадив Хорхоя перед собой. — Я тяжело заболел, умру, наверно. Перед смертью хочу, чтобы шаман покамлал. Молчи! После скажешь. Тебе хорошо, ты поздно родился, был бы я твой ровесник, может, тоже пошел бы с шаманами бороться. Но я старый, собрался вот умирать. Верю я шаманам, привык к ним. Ты знаешь, я верующий человек, верил русскому бачика, верю шаманам, из Маньчжурии привез веру. Так что ты разреши последний раз послушать шамана. Ты закрой уши, закрой глаза, и все будет хорошо.

— Не могу, отец Нипо, не принуждай, — стал умолять Хорхой.

— Можешь. Должен. Тебя последний раз просит человек, самый старый человек в Нярги. Приду я в буни, встречусь с твоим дедом, расскажу, какой ты стал дянгиан, как тебя люди уважают, а злые люди ухо прострелили. Все расскажу, но ни слова не скажу, что ты шаманов уничтожил, иначе старики рассердятся, ругаться начнут, не будут смотреть, что ты большой председатель. Ну, как ты решил, разрешаешь пошаманить?

— Шаманов нет, — неуверенно проговорил Хорхой.

— Это не твоя забота, я сам найду.

— У тебя ж дети комсомольцы, они не разрешат тебе шаманить. Не должны разрешить, — поправился Хорхой.

— Это тоже не твое дело, сами договоримся, в одном доме живем. Чтобы ты разрешил и молчал, вот что надо мне.

— Как я могу…

— Можешь. Говорят, гусь хорошо летит, верно? Мои сыновья, внуки на ночь идут на охоту, присоединяйся к ним. Шатохина забери с собой. Хорошо?

— Все же это нечестно, отец Нипо, — выговорил Хорхой, покидая дом самого старого человека в Нярги.

В этот день после полудня председатель колхоза на оморочке выехал в Малмыж, а оттуда в Болонь. Говорили, что он выехал к председателю болонского колхоза логовориться об условиях соревнования между двумя артелями. А к вечеру председателя сельсовета с секретарем видели с ружьями, патронташами, выехали они на охоту с ночевкой, хотя был не субботний день, а начало недели. Только страдавшие бессонницей няргинцы слышали ночью, ближе к рассвету, глухой звук бубна, доносившийся из дома больного Холгитона.

Утром раньше всех вернулись Хорхой с Шатохиным с неплохой добычей; гусей, правда, не добыли, но привезли по десятку уток, сетями поймали верхоглядов. Ближе к полудню возвратился Пиапон с Бурнакиным. Доктор обследовал Холгитона, посадил его на лодку и выехал в город, который строили комсомольцы, приехавшие со всех концов Советского Союза.

— Я тебя, Холгитон, к хирургу везу, — сообщил в лодке Бурнакин. — Хороший врач, в Москве учился, а родился в Болгарии, такая страна есть. Отец его и мать, болгарские коммунисты, эмигрировали, переехали к нам в Советский Союз. Зовут хирурга Коста Стоянов. Запомнишь? Коста Стоянов.

— Коста Стоянов, — повторил Холгитон. — Он, как и ты, сладкими лекарствами будет лечить?

— Не знаю, он большой доктор.

— Сладкое лекарство — это обман. Кто же сахаром излечивает болезни? Детей только ты можешь обманывать.

— Ну да, тебе бы только медвежью желчь пить, — огрызнулся Бурнакин, который уже сотни раз слышал о бессилии сладких лекарств.

— Медвежья желчь от всех болезней помогает.

— Почему теперь не помогает? Живот-то болит, не унимается.

— Сейчас не помогла, потом поможет.

На следующий день, когда лодка подъезжала к городу, Холгитон приподнялся и долго смотрел на вырубленную тайгу, на ряды бараков и строившиеся предприятия. Он бырал неподалеку отсюда, в нанайском стойбище Мылки.

— Не узнать, совсем не узнать, — бормотал он, — совсем уже большой город вырос…

— Ты знаешь, как будет называться теперь Пермское? — спросил Бурнакин. — Комсомольск. Город Комсомольск.

— Хорошее название, совсем знакомое. У нас комсомольцы сэвэнов пожгли, шаманов уничтожили, не нашли, куда силы деть. Приехали бы этот город строить.

Бурнакин рассмеялся.

— Наши комсомольцы тоже дело делают, — промолвил он.

В Комсомольске Бурнакин сбегал в больницу, встретился с хирургом Костой Стояновым и с его разрешения привел Холгитона к нему. Коста — высокий, гибкий, с маленькой аккуратной черной бородкой, остроглазый весельчак — встретил Холгитона доброй улыбкой. «Какой красивый юноша, — подумал Холгитон. — Такой молодой, а уже большой доктор. Болгарин, говорили, а он русский совсем». Холгитона уложили на узкий, холодный топчан, и гибкие, сильные руки Косты Стоянова стали прощупывать впалый живот старика.