Амурские версты

Шел батальон по дороге, прорубленной когда-то в густом лесу, но лес уже заметно поредел, пошел на дома и на дрова. Только вокруг утеса, на высоком берегу, где Амур обрезал среднюю гору, деревья не трогали. Прочистили там дорожки, убрали валежник, и превратилось это место в естественный парк, где можно было набить карманы орехами, набрать кузовок грибов, а главное, полюбоваться на речной простор, на привольные, манящие дали. И если бы кто-то восторженный, как Козловский, вдруг спросил: «А что за тем кривуном?» — ему бы сказали: «Там, по Амурской протоке станица Корсакова, а за левым берегом, во-он там — Новгородская. Ежели же вы изволите поплыть вниз, то скоро увидите крестьянское село Воронежское, за ним Вятское, а там и Сарапульское. Всего же в Амурской и Приморской областях сейчас более ста пятидесяти казачьих и крестьянских поселений и четыре города».

Много народу собралось поглазеть на уходящий из Хабаровки 3-й Восточносибирский батальон. Переводился он на новое место в пост Камень-Рыболов на озере Ханка. Стояли группками у дороги люди. У одних были знакомые среди офицеров и солдат, других просто привело любопытство.

Стоял у калитки своего дома и отставной солдат Кузьма Сидоров. Уже три года, как он уволен в бессрочный отпуск. В первый же год построил себе в Хабаровке домишко и той же осенью отправился в Кумару за вдовой казачкой и ее ребятишками.

Плыл Кузьма пароходом и не узнавал Амура. И большие и маленькие села и станицы стояли на его берегу. Высыпал к пристани народ, когда причаливал пароход к берегу. Лузгали ребятишки семечки, кудахтали куры, паслись за поскотиной коровы. Будто жили тут люди испокон веков. Только китайский берег отражался в воде лесом да тальником — по-прежнему был пустынен и дик.

— Что ж ваши люди не селятся по реке? Вон земли сколько по вашему берегу пропадает. Или народу у вас мало? — спросил Кузьма, разговорившись с китайским купцом в Благовещенске.

Купец тот, приехавший торговать из Айгуня, растолковал все очень просто. Оказывается, была в Китае, за тысячи верст от Амура, Великая стена. А за ту стену запрещал их закон переходить китаянкам.

— Совсем худо без мамок, — пожаловался купец. — Кто без мамки сюда надолго поедет. Никто не поедет…

Перевез Кузьма в ту осень казачку с сыном ее Богдашкой и дочкой в первое свое собственное гнездо, наполнилось оно как щебетанием птенцов ребячьими голосами да хозяюшкиной заботой, вот и живет здесь старый солдат, но батальон не забывает. Да и как забудешь, когда прослужил он в нем два десятка лет, день в день.

Увидел бы сейчас его хозяином тезка — старый казак Кузьма Пешков, сотоварищ по давнему-предавнему походу, порадовался бы. А может, больше обрадовался бы Кузьма тому, как переменился амурский берег. И Албазин вновь стоит там, где у пращуров стоял, и Кумара станица живет-поживает. А сколько других станиц появилось — не пересчитаешь.

Солнечно и жарко сегодня в Хабаровке. Солнышко — это хорошо. Краснеют за спиной у Кузьмы в огороде помидоры, склонили тяжелые шапки полные семечек подсолнухи, топорщат землю клубни картофеля. Высунула с краю грядки у самой тропки к дому свою макушку горькая редька. Место здесь для огородов благодатное. Раскорчевать и вскопать огород помогли Кузьме дружки: Михайло Леший да Игнат Тюменцев, переведенный года два назад вместе с ротой из Софийска опять в Хабаровку.

— Кузьма! — окликает отставного солдата из строя линейцев Михайло. — На пристань-то придешь?

— Иду, иду! — откликается Кузьма.

— Разговорчики! — наводит порядок новый ротный командир.

Пришел он в батальон недавно. Кузьму не знает, да и Леший для него просто нижний чин. А вон вышагивает Игнат Тюменцев. Справным мужиком стал Игнат. Шесть зарубок у него на ноже, скоро сделает седьмую. Каждая зарубочка — ровно год Игнатовой службы. Если по-старому служить, то еще конца-краю не видно Игнатовой солдатчине. Но ходят среди линейцев разговоры, будто теперь, как мужиков помещичьих освободили, будет послабление и солдатам. Должны якобы скостить срок службы. «Дай бог, дай бог», — думает Кузьма.

— Прощай, дядька Кузьма! — кричит Игнат.

Капитан Прещепенко, хотя и не положены разговоры в строю, не одергивает Игната. Понимает он, что старые приятели расстаются.

Третья рота прошла, а с ней подпоручик Михнев. Вот не везет человеку. То его из юнкеров много лет не переводили, а теперь застрял он в подпоручиках. Опять, говорят, каких-то бумаг не хватает.

А вот и рота капитана Козловского. Добрая рота. Почти всю Уссури новыми станицами заставила. Появились на ее берегу Кукелева, Шереметьева, Васильевка, Пашкова, Венюкова и даже станица Козловская, названная так в честь командира четвертой роты.

По пыли, поднятой первыми ротами, топает пятая. Надо и Кузьме сходить на пристань, попрощаться с солдатами.

— Богдан! — кричит он. — Пошли-ка, парень, солдат провожать.

— Бегу, тятя! — доносится из огорода, и подросток Богдашка сверкает босыми ногами по борозде между грядок.

— Опять паслен ел, — ворчит Кузьма. — А ну, как живот схватит! Что тебе огурцов и помидоров мало?