Амурские версты

Любил Пешков припомнить были о прошлом амурской земли. Он рассказывал так, будто сам видел, как ходили на вылазки из осажденного Албазина казаки, как, размахивая самодельной секирой, врубался в гущу недругов силач Квашнин, прозванный — «Отойди подале» — и словно былинный богатырь оставлял там, где прошел, переулок из поверженных врагов.

— Поплюет этак на ладони, ухватит древко половчей, крякнет и закрутит вокруг головы секирой. Ну, после того держись, паря! Побег Квашнин вперед. Теперя удержу не будет!

Но эти все разговоры велись раньше. Теперь же Сидоров и Пешков шагали молча. Другой раз за день не перебросятся и десятком слов. Изредка только Сидоров с надеждой спрашивал:

— Ну скоро ли эта Кутоманда?

— Погодь, — отвечал Пешков. — Вот дойдем до креста, а уж оттуда вроде недалече.

— Что это за крест такой?

— Аль не приметил, когда вниз плыли? — удивлялся казак. — На албазинском валу поставлен, еще при первом сплаве.

Обмолвятся так несколькими словами и бредут к дымку костра, что разожгли ушедшие вперед то ли казаки, то ли линейны. Молчит солдат, молчит казак Кузьма Пешков, а потом, будто про себя, пробормочет:

     От Стрелки отправлялись с полными возами,
     В Кизи приплывали с горькими слезами…

— Ты чего, Кузьма? — спросит Сидоров.

— Да ничо, Кузьма, я так, — ответит Пешков, а у самого в голове наползают друг на друга слова, выстраиваются в складный ряд:

     Как от Шилки по Амуру
     Великие версты:
     Уж как были эти версты —
     Стерли у рук персты…

Никуда не может деться казак от этих слов. Лезут они сами, непрошеные и неслыханные, — все про поход.

Когда над амурским льдом или над береговыми зарослями появлялись вороны, по ним сразу открывали дружную стрельбу. Палили с колена, лежа и стоя, но попадали редко. Сидорову однажды удалось сбить сороку, и они тут же свернули на берег, разложили костер и, не дав птахе как следует довариться, моментально съели ее. Потом, так же быстро, выпили горячий навар.

— А лучше, чем пустой кипяток, — сказал Сидоров, отдуваясь.

— Знамо дело, — согласился Пешков. — Теперя мы до креста враз добежим, а там до Кутоманды — рукой подать.

Но вновь подошла длинная зимняя ночь, потом настали новый день и еще ночь, а Кутомандский пост никак не показывался.

«Ишь, земля какая. Ни жилья на берегу, ни деревеньки, — думал Сидоров. — Ни тебе обогреться, ни хлебушка попросить хоть Христа ради», — и казалось солдату, дай ему сейчас кто-нибудь добрую краюху каравая, он бы поел и мог шагать и день и ночь.

Все чаще на месте ночлегов оставались окоченевшие или окончательно выбившиеся из сил солдаты, все чаще в ледяных торосах попадались трупы, застывшие в самых невероятных позах. Мимо них проходили равнодушно. Только изредка знакомые погибшего, с трудом узнав в обмороженном, закутанном тряпками, заросшем щетиной покойнике своего приятеля, оттаскивали его к берегу или присыпали снегом на месте. А ветер через некоторое время выдувал из снега носки расхлястанных сапог или полу прожженной, обтрепанной шинелишки. Ох, много понесет весенний ледоход в далекое море жертв бедственной экспедиции!

Однажды Сидоров, шагавший впереди, остановился и приложил к уху руку.

— Слышь-ка, Кузьма, что-то впереди палят…

Пешков, ему в этот день сильно нездоровилось, подошел к линейцу, тоже послушал и равнодушно сказал:

— Должно, по воронам бьют.

— Да нет, вроде бы как-то радостно стреляют. Може, сигнал подают. А ну шагай бодрей.

Через час они добрались до вмерзшей в лед баржи. Вокруг нее уже горели костры, толпились солдаты и казаки.

— Чтой-то, паря, галушками пахнет! — оживившись, сказал Пешков.

Оказалось, что это та самая баржа, которая должна была доставить муку на Кумарский пост. Спускаясь вниз, она села на мель, а потом вмерзла в лед. На муку солдаты и казаки набросились, как на свое единственное спасение. Одни пытались из нее что-то замесить, другие просто разбалтывали в воде и хлебали, третьи, наиболее нетерпеливые и ослабшие; захватывали ее горстями и жевали.

Напрасно подпоручик Прещепенко, охранявший баржу, уговаривал не спешить, кричал, что муки на всех хватит. Люди разрывали мешки, рассыпали муку, сыпали ее себе за пазуху.

— Не перечьте, ваше благородие, изголодались мы, — отвечали подпоручику.

— Беги, паря, набирай муку, и мы с тобой зараз бурдук заварим, — сказал Пешков.

Пока Сидоров бегал, Кузьма натаял в котелке снегу, потом разболтал в воде муку.

— Вот и бурдук готов! Наваливайся, паря!

Но болтушка из муки да еще без соли не насытила друзей. Посидев немного, они стали замешивать тесто, чтобы приготовить галушки. А к барже подходили все новые группки людей, ковыляли и ползли одиночки.

— Я теперя, ребята, отсюда никуды, — заявил вконец разбивший сапоги солдат.

Солдат этот приковылял, опираясь на винтовку, когда Пешков и Сидоров уже доедали галушки.