Амурские версты

— Ну, тогда он, — заулыбался в бороду зауряд-есаул. — Когда его высокопревосходительству в станице сказали, что сидейка изготовлена Бестужевым, он заинтересовался, спросил, каким Бестужевым — Николаем или Михаилом? Но у нас никто этого не знал. Однако его высокопревосходительство все равно решил на ней прокатиться. Он даже пошутил: «Надеюсь, никто не донесет, что генерал-губернатор катался на коляске, сделанной заговорщиком! На меня ведь уже писали доносы…»

Мимо беседовавших офицеров торопливым шагом прошел командир 14-го батальона майор Языков, за ним еле поспевали штабс-капитан, поручик и унтер-офицер.

— Разыскать! Немедленно разыскать! — сдерживая себя, чтобы не перейти на крик, говорил майор. — И на первой же остановке всыпать каналье пятьдесят розог!

— Что случилось? — спросил Козловский у штабс-капитана.

— Бежал из-под стражи солдат. Ну, попадется, мерзавец, я сам с ним расправлюсь! Может, увидите, господа. Он приметный — здоровенный такой, конопатый. Зовут Михайло Лапоть.

В эту минуту горнисты заиграли тревогу. Все, кто был на берегу, бросились на баржи и плоты. На губернаторском катере поднялся спущенный до этого флаг. Офицеры тоже поспешили на свои суда. И сразу же с генеральского катера долетела команда: «Отваливай!» Ее подхватили офицеры на баржах и баркасах.

Четвертый сплав начинал свой путь по Амуру.

Вот одна за другой снялись с места баржи 14-го батальона. Видно было, как на первой барже майор Языков все еще выговаривает штабс-капитану. «Не нашли солдата, — подумал оставшийся на берегу Козловский. — Ну, куда он денется, чудак, только заработает розог да штрафной батальон. И зачем бежать, зачем бежать, когда впереди столько интересного!»

Отдохнувшие после нелегкого пути по Шилке солдаты дружно налегли на весла. Течение подхватило баржи, и они быстро прошли мимо генеральского катера. Муравьев опять стоял под флагом, на этот раз без шинели и шапки. Вышел на палубу своего катера и посол адмирал Евфимий Васильевич Путятин, возведенный недавно за успешное заключение договора с Японией в графское достоинство. Он тоже стал на палубе у флага, по морской привычке расставив ноги, медлительный, грузный человек, с обветренным в дальних плаваниях лицом, с мутноватым старческим взглядом. Он чувствовал, что генерал-губернатор, несмотря на старание всячески подчеркнуть значение его, адмирала, особы, вплоть до того, что в Кяхте, у окон дома, где останавливался Путятин, с утра до поздней ночи гремел оркестр, не давая старику привычно соснуть после обеда, Муравьев все-таки был расстроен его приездом в Сибирь.

«Да оно и понятно, — думал Путятин, глядя на проплывающие суда, — Николаю Николаевичу самому хотелось бы подписать пограничный трактат с Китаем. Тоже, видимо, метит в графы. Он ведь, по молодости, самолюбив. Ишь, как разобиделся перед коронацией, когда не был приглашен на встречу государя при въезде его в Москву, а потом обойден при производстве в очередные чины. Даже прошение об отставке пода вал».

Граф лениво думал об этом, извиняя недовольство губернатора, а сам любовался линейцами, усердно налегающими на весла: не моряки, а ладно управляются с неповоротливыми баржами. «Ничего, — опять думал он о Муравьеве, — пообижается и перестанет. А мне ехать в Китай… Дело-то государственное».

За 14-м батальоном тронулся и 13-й. Подпоручик Козловский долго махал фуражкой вслед уходящим ротам. А баржи первой роты, обогнув песчаную стрелку, разделявшую Шилку и Аргунь, уже выходили на амурский фарватер. И как пошло с первого сплава, с 1854 года, каждое судно, выходящее в Амур, встречало великую реку криком «Ура!»

На самом мыске, у первой амурской волны, собрались жители станицы Усть-Стрелочной.

Кузьма Сидоров, отложив шест, всматривался в толпу провожающих. Он надеялся увидеть Настю, или старого Мандрику, или кого-нибудь еще из знакомых казаков и, может быть, перемолвиться с ними о здоровье Пешкова. Но среди снующих вдоль берега мальчишек, баб, повязанных платочками, и девок, машущих длинными рукавами, среди что-то кричащих казаков никого знакомого так и не увидел.

«Видно, совсем плох Кузьма. Отказаковал казак», — подумал Сидоров.

— Давай-ка, Сидоров, кинь еще разок шест, — отвлек Кузьму от мыслей о Пешкове унтер Ряба-Кобыла. — Ишь, воду-то будто кто ножом разделил: только что мутная была, а тут, смотри, какая чистая пошла. Не мель ли здесь? Не прозевать бы…

— Не, — отозвался Сидоров. — Это аргуньская водица. Вишь, с шилкинской мутной смешаться не хочет. Здесь глубоко. — Но шест взял и ловко опустил в воду. — Пронос! — доложил он.

Долго еще две реки, образовавшие Амур, спорили друг с другом: то Шилка, мутная от дождей и донного ила, выносила свою темную воду на фарватер, то прозрачная Аргунь перебивала ее, и вода светлела, казалось, до дна просвеченная солнцем.

Потянулись навстречу линейным солдатам скалистые берега, прорезанные иногда долинами узких речек, поросших веселым лесом. А то вдруг обрывистым мысом, будто отколовшись от берега, в реку врывался голый замшелый утес, вспенивая и закручивая омутами течение.