Амурские версты

Никто на русских судах не ожидал, что от обычного прощального салюта поднимется такой переполох. Китайцы бросились с берега на яр, в поселение. Бежали солдаты, подхватив руками длинные синие халаты, бежали торговцы. Когда дым от стрельбы рассеялся, на берегу осталось всего несколько человек.

Муравьев провожал катер посланника версты четыре. Возвращаясь, генеральский катер к вечеру вновь оказался у Айгуня. И опять на берегу собралась группа китайцев, словно это не они разбежались во время салюта. Муравьев приказал Шишмареву бросать на берег медные и серебряные монеты. Первыми за ними кинулись мальчишки, потом взрослые, не удержались и некоторые чиновники. Китайцы не отставали от катера все время, пока он двигался мимо города. За Айгунем катер повернул к нашему левому берегу.

— А ты, Роман, записал все, что было сегодня? — спросил Шишмарев.

— Записал, — ответил Богданов, — я все записываю.

— Записывай, казак, может, еще книжку напишешь, а? — снисходительно пошутил Шишмарев.

Офицеры посмеялись, и никто из них не мог, конечно, предположить, что через много лет, уже стариком, Роман Богданов все-таки напечатает свои «Воспоминания амурского казака о прошлом», где опишет событие и этого дня. Не знали они также, что в толпе китайцев, на айгуньском берегу был человек, который за всем внимательно наблюдал, считал русские суда, солдат и тоже все записывал на узких полосках бумаги. Он не побежал, когда началась стрельба из пушек, а сел, зажав уши, смотрел и запоминал. Это был китайский унтер-офицер У-бо.

Через несколько дней У-бо приехал на лодке из деревушки Сахалян да так и прижился в русском лагере на устье Зеи, изредка только переправляясь к себе на правый берег. Солдаты прозвали его Убошкой, также стали окликать его и офицеры. Скоро все поняли, что У-бо — китайский соглядатай, но относились к его появлению снисходительно.

У-бо свободно ходил по лагерю, лазил в местах построек, гладил, щелкая языком, пушки на установленной батарее. Когда в лагере играли зорю, а потом одно из орудий делало холостой выстрел, У-бо в притворном ужасе зажимал уши и говорил, что при каждом выстреле жители Сахаляна разбегаются, и лучше было бы, если бы русские совсем не стреляли. «От ваших выстрелов один почтенный человек в Сахаляне даже оглох, правда, пока на одно ухо. Но если вы будете продолжать стрелять, как бы он не оглох и на второе».

Китайский унтер-офицер неплохо объяснялся на русском языке и говорил, что кроме русского и китайского он хорошо знает маньчжурский. К русским солдатам он относился пренебрежительно, зато перед офицерами заискивал, улыбка при разговоре словно прилипала к его лицу.

— Что ты записываешь, Убошка? — спрашивал кто-нибудь из офицеров, видя нередко, как китаец, присев где-нибудь, заполнял столбиками иероглифов полоски бумаги.

— Я думай, — говорил он, показывая пальцем повыше лба, — а это мысли… — и прятал записки в широкий рукав.

Венюков как-то сказал генерал-губернатору:

— Это явный шпион! Может быть, его не стоит пускать в лагерь?

— Ни в коем случае, — возразил генерал. — Пусть ходит и смотрит. Я распорядился, чтобы Шишмарев давал ему иногда мелкие подарки.

Подарки У-бо брал с охотой, особенно ему нравились небольшие слитки серебра с клеймом. Получив очередной подарок, он проворно прятал его в глубокий карман, а после этого проводил ладонью вокруг шеи, что должно было обозначать, что за дружбу с русскими ему угрожает петля.

Как-то он сообщил Венюкову, что скоро на пост прибудет посольство от айгуньского амбаня, чтобы поздравить цзянь-цзюня Муруфу, так китайцы величали генерал-губернатора Муравьева, с благополучным прибытием. Генерал велел передать, что будет рад послам.

В один из июньских дней со стороны Айгуня показались две большие джонки — плыли китайское посольство и охрана. На берегу гостей встретил полковник Моллер с почетным караулом из взвода солдат. Послов оказалось трое. Моллер повел их к генеральской палатке. Там против входа у полотняной занавески, делившей палатку на приемную и спальню, стоял коротенький, обитый ситцем, походный диванчик. На нем в ожидании гостей уже сидел генерал в парадном одеянии. Слева от него, на складных стульях расположились Шишмарев, Венюков и начальник казачьего поста есаул Травин. Свой гнев по отношению к нему генерал сменил на милость и обращался к пожилому казаку теперь только по имени и отчеству.

Но вот в палатку вошли китайские представители: угрюмый и молчаливый гусайда — полковник, офицер чином поменьше, как доложил перед этим У-бо, — звание его соответствовало майорскому, третий китайский офицер был секретарем.