Амурские волны

Наденку всякий раз поражала в Гане способность улавливать тончайшие переживания и в то же время рассуждать с какой-то мудрой простотой. В такие моменты девушке казалось, что Ганя много старше своих восемнадцати лет. А, может, потому это, что у него была нелегкая жизнь? Вырос без отца, который тоже, как Гриша, погиб на войне.

Необычный разговор взволновал и Ганю.

Об отце он знал больше по фотографиям да рассказам матери и еще — по письму. Бережно завернутое в целлофан, оно и сейчас хранилось у Гани на дне чемодана: маленький солдатский «треугольник» с пожелтелыми от времени буквами, которые он недавно обвел, чтобы не стерлись, фиолетовыми чернилами. Ганя наизусть знал содержание письма, но строки, написанные отцовской рукой, хотелось обязательно сохранить. Наверное, в самое трудное время, когда наши отступали, отец из-под огненного Смоленска наказывал матери: «Береги нашего малыша, нашу радость. Постарайся, чтобы он рос здоровым, а главное — честным».

Уезжая на стройку в тайгу, Ганя выпросил у матери отцовское письмо и мысленно поклялся, что он будет верен его завещанию.

У него всегда было желание действовать, сделать что-то больше того, чем он занимался каждый день. А на стройке они, выпускники десятилетки, по глубокому убеждению Гани, занимались самыми пустяковыми делами. Наденка с подругами собирает хворост на таежных вырубках, готовит место под строительную площадку. Он с одноклассником Ваней Фарафоновым разгружает машины с кирпичом, хотя Ганя имеет шоферские права, а Ваня — тракторист. Но технику им не доверили: дескать, несовершеннолетние. Пожилой мастер, когда привел их на платформу, обвел всех внимательным взглядом и, стараясь спрятать улыбку в складках дряблых щек, иронически распорядился:

— Берите больше да бросайте дальше.

Они бросали и день и два, и вторая неделя пошла, а конца этому занятию Ганя не видел. Сегодня в клубе кто-то сказал, что комсомольский комитет набирает добровольцев на строительство высоковольтной линии. Ганя тогда же решил про себя: «Завтра схожу в комитет, к секретарю».

«А как же Наденка?» — только сейчас подумал Ганя.

От одного предположения, что девушка может остаться здесь, Гане стало не по себе. Подавляя тревогу и все еще находясь под впечатлением Наденкиного рассказа, Ганя сообщил о своих планах, а потом тихо, куда-то в пространство произнес:

— Ты поедешь со мной?

Чудной народ, эти девчонки! Только бы и сказать Наденке: «С тобой, Ганя, поеду хоть куда. Жить без тебя не могу…»

Но вместо этого — другие, раздумчивые слова:

— Надо с девочками посоветоваться… — Наденка взглянула на часы, заторопилась:

— Пойдем, а то хозяйка опять будет ворчать, что поздно вернулась, все твердит, что спать ей не даем.

— Пойдем.

Шли по улице, затененной старыми раскидистыми тополями. Небо очистилось от клочковатых облаков, звезды горели ярко, словно наверстывая упущенное время. Грустные мысли как-то незаметно растаяли — осталось чувство доверчивой близости. Хорошо вот так идти с любимой, рука об руку, навстречу теплому ветру, и верить и знать, что у них самое хорошее где-то впереди.

Ганина душа рвалась к ярким и чистым звездам, он готов был подарить Наденке всю вселенную.

— Хочешь —
                    теплым ветром тебя укутаю,
Хочешь —
                к звездам тебя донесу…

— Хочешь?.. — с ласковой преданностью высказался вдруг Ганя.

Наденка оробела, еще ниже опустила голову. Она догадывалась о Ганиных чувствах. Первая мальчишеская любовь сквозила в каждой Ганиной интонации, в каждом слове, струилась из горячих Ганиных глаз.

И Наденка тихо отозвалась:

— Хочу, Ганя, к звездам. Только вместе с тобой…

На другой день Ганя Черноусов отправился в комитет комсомола.

— Добровольцы нужны, — подтвердил секретарь. Склонив голову, как будто над бумагами, исподлобья, смерил Ганю взглядом: — Работа тяжелая, жить в палатках. Не сбежишь?

— А ты не пугай, — хмуро перебил Ганя, — мы пуганые.

Секретарь улыбчиво и доверительно согласился:

— Нам как раз такие и нужны. Будешь рыть котлованы, деревья валить.

— Я — шофер.

На худощавом секретарском лице только на миг отразилось одобрение. Потом он будто что-то припомнил и так же доверительно, с лукавой простотой поглядывая на Ганю, сообщил:

— Поработаешь, выдержишь проверку, тогда и — за баранку.

«Кто это еще должен меня проверять?» — обидчиво подумал Ганя.

Откуда ему было знать, что немало машин на стройке «разуто», и многие шоферы строят гараж. Ганя согласился ехать на строительство высоковольтной линии в любом рабочем звании. Отступать было поздно, да и мужское самолюбие не позволяло.

На попутном самосвале добрался до железнодорожного тупика. Ехал молча, сидел нахохлившись. Но когда вылез из кабины и на него уставились кроткие глаза Вани Фарафонова, Ганя с развеселой злостью сказал:

— Кирпичики перекладываешь? А мне новенький ЗИЛ дают. Еду на ЛЭП.

— Каждому — свое, — меланхолично и кратко заметил Фарафонов.

«Каждому — свое», — мысленно повторил Ганя и подумал о том, что Наденка может с ним не поехать: испугается глухомани.