Анафем

В первые день-полтора пейзаж состоял преимущественно из высаженных ровными рядами топливных деревьев. Посадки перемежались фабричными городками, где биомассу перерабатывают в жидкое топливо. Следующие два дня мы ехали через самую густонаселённую местность, какую мне доводилось видеть. Улицы были в точности как на континенте, с которого мы начали путь: те же вывески, те же магазины. Города стояли так близко, что смыкались предместьями: мы не видели просвета в домах, просто попадали из одной пробки в другую. Несколько раз нам встречались конценты: всегда в стороне от основной магистрали, на холме или в историческом центре города. По совпадению среди них был и концент светителя Рамбальфа, выстроенный на вулканическом плато в несколько миль шириной.

Я вспоминал слова Олвоша. Тогда они показались мне смешными, но после событий в Махще я и впрямь чувствовал себя, будто после прополки. Не как сорняк, который вырвали и сожгли, а как то, что остаётся после: молодой росток, слабый и уязвимый. Ничто не мешает ему расти; ничто не защитит его от бури и града, которые могут налететь завтра.

К середине третьего дня снова потянулась открытая местность, и в воздухе повеяло чем-то более древним, нежели шины и выхлопной газ. Мы разбили палатки под деревьями и убрали тёплые вещи. На четвёртое утро завтрак готовили из того, что Корд с Юлом купили у местных фермеров. Мы ехали по земле, которая возделывалась со времён Базской империи. Разумеется, население здесь то прибывало, то убывало — в последнее время убывало. Предместья и города исчезли, осталось то, что я про себя называл стойкими оплотами цивилизации: виллы богатых людей, матики, монастыри, скинии, дорогие рестораны, сувины, пансионаты, санатории, больницы, государственные учреждения. Их разделяли открытые пространства и на удивление примитивные сельскохозяйственные угодья. На перекрёстках ещё попадались купки аляповатых магазинчиков и кафешек для отребья вроде нас; остальные дома были каменные либо земляные, крытые черепицей или природным шифером. С каждым часом местность выглядела всё более простой. Число полос убывало, дороги становились уже, ухабистей, и внезапно мы обнаружили, что едем по бесконечному однорядному шоссе, останавливаясь, чтобы пропустить стада коров, таких тощих, что они казались ходячим вяленым мясом.

Под вечер четвёртого дня мы въехали на невысокий перевал и увидели впереди гору. В моём представлении горы всегда были одеты зеленью и увенчаны шапками облаков. Эту как будто облили кислотой, выжегшей всё живое. Склоны были такие же неровные, как у знакомых мне гор, только голые, как голова инака Звонкой долины. В розовато-оранжевом закатном свете гора светилась, словно пальцы перед свечой. Я так изумился, что не сразу заметил: за ней ничего нет. Вдалеке виднелись ещё такие же горы, но они вставали из тёмно-серой геометрической плоскости — океана.

Ночь мы провели на берегу Моря морей, а утром следующего дня въехали на паром, который доставил нас на остров Экба.

***************
Семантическая группа

, фракция внутри матического мира, возникшая в годы после Реконструкции. Семантики считали себя последователями Халикаарна. Название группы отражает убеждение, что символы могут и впрямь нести семантическое содержание. Идея восходит к Протесу и Гилее. Ср. синтаксическая группа.«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

Свет, пробивавшийся сквозь палатку, будил, шум волн убаюкивал, и, как бревно в прибойной полосе, я то выныривал, то вновь проваливался в путаный тягомотный сон о Геометрах. Манипуляторы робота, высланного за небесным эмиссаром, крепко засели у меня в подкорке, и мозг бросил огромное количество тёмной энергии на то, чтобы приукрасить и дополнить воспоминания, превратить их в гибрид увиденного и додуманного, собравший в закодированном виде все мои жуткие догадки, надежды и страхи, теорику пополам с искусством. Я, как мог, оттягивал пробуждение и лежал в полудрёме, надеясь, что события сна начнут наконец развиваться и мне откроется что-то важное. Увы, там происходило лишь то, что мог породить мой мозг: всё более детальное изучение шарниров, рычагов и приводов механических рук, которые в воображении стали сложными, как мои собственные, с теми же плавными органическими изгибами, что деталь часов, которую Корд вырезала для Самманна. Новым было то, что под самый конец я перевёл внимание с механических рук на устройства обработки изображений, которыми, как я догадывался, должен обладать робот. Однако линзы — если то были линзы — окружало созвездие прожекторов; когда я попытался в них посмотреть и встретить взгляд Геометров, мне предстали слепящие огни на фоне полного мрака.