Анафем

Ходили слухи, будто та же самая система незаметно подправляет ход самих часов. Если ошибку в подвале не исправить, возникнут огрехи, очевидные для всех: например, полуденные колокола зазвонят, когда солнце ещё не в зените, или дневные ворота откроются не точно с рассветом.

Во вселенной, управляемой нормальной логикой, эти ошибки проявились бы позже, чем мелкие расхождения между движением планет в планетарии и на небе, но по логике сна всё случилось одновременно: фраа Ороло был расстроен, планетарий неправильно показывал фазу луны, бюргеры заходили в дневные ворота среди ночи. И всё же больше всего меня беспокоила колокольня: колокола отбивали неправильную мелодию...

Я открыл глаза под звон аперта — по крайней мере другие фраа в келье вслух обсуждали, что это аперт. Точно сказать можно было, только если несколько минут внимательно вслушиваться. Механизм колокольни играл заготовленные мелодии, например, для обозначения часов; для объявления акталов и других событий наши звонщицы отключали механизм и играли другой звон. Мелодия представляла собой код, который нас научили разбирать. Видимо, его придумали для передачи сигналов всему конценту так, чтобы в экстрамуросе никто ничего не понял.

Правда, аперт — не такая уж тайна. Наступил первый день три тысячи шестьсот девяностого года, значит, на восходе солнца откроются не только дневные ворота, но и годовые, и десятилетние. Любой экс, заглянувший в календарь, понимал это не хуже нас. И всё равно нам троим не хотелось начинать день, не услышав правильную последовательность звуков: мелодию, особым образом обращённую вспять, перевёрнутую вверх ногами и отражённую зеркально.

Мы сидели нагишом в холодной келье, а наши стлы, хорды и сферы в беспорядке валялись на лежанках. В торжественный день полагалась формальная обмотка, которую трудно сделать самому. Фраа Хольбейн первым ступил на пол, я наклонился и нашарил в его тёплой скомканной стле бахромчатый край. Фраа Арсибальт, наш третий, продрал глаза последним. После нескольких крепких словечек от меня и Хольбейна он наконец взялся за другой край. Мы вышли в коридор и растянули стлу, которую фраа Хольбейн вечером укоротил, сделал для тепла толстой и пушистой.

Мы с Арсибальтом собрали стлу гармошкой, а потом разошлись, чтобы Хольбейн сделал её раза в три длиннее и гораздо тоньше. Зажав в руке сложенную хорду, он подполз под стлу и подставил левое плечо. Потом он начал крутиться туда-сюда, иногда опуская и поднимая руки, пока мы с Арсибальтом двигались вокруг, словно планеты в планетарии, то расправляя ткань, то собирая в складки. Мы знали, как легко вся конструкция может рассыпаться, и с минуту придерживали её, пока Хольбейн обматывался шнуром и завязывал основные узлы. Потом он встал в пару с Арсибальтом, чтобы обмотать меня, и, наконец, мы с Хольбейном помогли Арсибальту. Арсибальт любил заворачиваться последним, когда мы уже натренировались. И не из тщеславия: из всего нашего подроста он был лучше всех приспособлен к жизни в матике. Крупный, даже грузный, он старался отрастить бороду, чтобы хоть немножко напоминать почтенного фраа, которым рано или поздно станет. Однако, в отличие от того же фраа Лио, который постоянно изобретал новые способы заматывать стлу, Арсибальт чтил традицию.

Одевшись, мы какое-то время обвязывались хордами и складывали ткань вокруг лица — в этой обмотке показать индивидуальность можно было разве что формой капюшона.

Перед выходом из келий лежала куча готовых сандалий. Я разгрёб их ногой в поисках достаточно большой пары. Канон создали люди, жившие в тёплом климате. Каждому инаку позволялось владеть стлой, хордой и сферой, а вот обувь предусмотрена не была. Летом нас это не слишком беспокоило, чего не скажешь о более холодных временах года. К тому же во время аперта мы выходили на городские улицы, где полно битого стекла и других опасностей. Инаки конценты светителя Эдхара позволили себе некоторое послабление: во время аперта носили сандалии из покрышек, а зимой — бахилы на мягкой подошве. Мы делали так довольно долго, и, поскольку инквизиция на нас до сих пор не ополчилась, вольность вроде бы сошла нам с рук. Я присвоил себе пару сандалий и завязал тесемки.

Наконец мы взяли свои сферы и сжали до размеров кулака. По дороге к собору мы обвязали их хордами, как сеткой, надули и увеличили, чтобы сетка натянулась. Потом приказали сферам засиять приглушенным малиновым светом. Свет помогал смотреть под ноги, а цвет отличал нас как десятилетников, ведь вскоре мы окажемся вместе с однолетками.

Теперь у каждого из двухсот инаков, сходившихся к собору, на правом боку болталась сфера. В темноте это выглядело завораживающе. Если хочешь притвориться памятником светителю, можно взять сферу в одну руку и поглаживать другой, устремив взор вдаль, к Свету Кноуса.