Анафем

Мы стояли на крыше президия — огромном каменном диске, опирающемся на свод. Середина его была слегка приподнята для стока дождевой воды. Пол украшали резные и мозаичные космографические символы и кривые. Менгиры по периметру отмечали места восхода и захода некоторых небесных тел в разное время годового цикла. Внутри круга располагалось несколько сооружений. Точно посередине стоял пинакль, обвитый двойной спиралью внешних лестниц. Его вершина была наивысшей точкой собора.

Самыми массивными были парные купола большого телескопа. Рядом располагались купола поменьше, лаборатория без окон, где мы работали с фотомнемоническими табулами, и отапливаемый придел, где Ороло занимался теорикой и учил фидов. Туда я и повёл Корд. Мы прошли через две окованные железом двери (здесь, на высоте, часто дули сильные ветры) и оказались в маленькой тихой комнатке. Арки, круглые витражи — такое впечатление, что мы попали в Древнюю матическую эпоху. На столе, там, где я её и оставил, лежала фотомнемоническая табула, которую мне дал Ороло, — диск размером в две моих ладони и в три пальца толщиной, сделанный из тёмного стеклянистого вещества. В его глубине пряталось изображение туманности светителя Танкреда, почти неразличимое в ярком свете из окна. Я отодвинул диск в тень, и туманность проступила чётче.

— Первый раз вижу такую толстую фототипию, — сказала Корд. — Это какая-то древняя технология?

— Гораздо лучше. Фототипия запечатлевает одно мгновение — в ней нет временного измерения. Видишь: кажется, что изображение почти на поверхности.

— Ага.

Я приложил палец к ободу табулы и повёл им вниз. Изображение ушло в стекло вслед за моим пальцем. Туманность при этом уменьшалась, а неподвижные звёзды оставались на своих местах. Когда мой палец дошёл до самого низа, туманность сжалась в одну очень яркую звезду.

— В нижнем слое табулы мы видим звезду Танкреда в ту самую ночь, когда она взорвалась, в четыреста девяностом году. Практически в то мгновение, когда свет проник в нашу атмосферу, светитель Танкред поднял глаза к небу и увидел сверхновую. Он побежал к большому телескопу своего концента, вложил в него точно такую же фотомнемоническую табулу и навёл трубу на звезду. С тех пор табула лежала там, записывая взрыв каждую ясную ночь, пока в две тысячи девятьсот девяносто девятом году её не вынули, чтобы снять копии для тысячелетников.

— Я всё время вижу такие в фантастических спилях, — сказала Корд, — но не знала, что это взрывы. — Она несколько раз провела пальцем по краю табулы, двигая изображение на тысячу лет в секунду. — Но тут это видно яснее ясного.

— У табулы есть множество других возможностей. — Я показал, как увеличить картинку до пределов разрешения.

До Корд наконец дошло, к чему я клоню.

— В этой штуке, — сказала она, указывая на табулу, — должен быть какой-то синап.

— Да. Поэтому она гораздо лучше фототипии — как твоя пятикоординатная установка становится лучше благодаря своим мозгам.

— Разве это не против вашего канона?

— Некоторые праксисы нам разрешили оставить. Скажем, новоматерию в наших стлах и хордах или вот такие табулы.

— Когда? Когда были приняты эти решения?

— На конвоксах после Первого и Второго разорения, — сказал я. — Понимаешь, хоть эпоха Праксиса и закончилась, конценты дважды набирали большую силу, соединив изобретённые их синтаксическими группами процессоры с другими инструментами — в одном случае для создания новоматерии, в другом — для манипуляций с цепочками. Это напомнило людям об Ужасных событиях и привело к Первому и Второму разорению. Наши правила насчёт ита и того, какие праксисы можно использовать, а какие — нет, составлены в те времена.

Для Корд всё услышанное было слишком абстрактно, но внезапно она ухватила суть, и её глаза расширились.

— Ты об инкантерах?

По идиотскому, бессознательному рефлексу я взглянул в окно на милленарский матик — он стоял на утёсе вровень с башней, но его закрывала древняя крепостная стена. Корд правильно истолковала мой взгляд. Хуже того — она этого и ждала.

— Миф об инкантерах восходит к эпохе, предшествовавшей Третьему разорению, — сказал я.

— И о тех, с кем они воевали... забыла, как называются...

— Риторы.

— Ах да. Так в чём, собственно, разница?

Корд смотрела на меня с наивным любопытством, накручивая на палец часовую цепочку. Я не мог отплатить ей той же монетой: показать, какие глупые вопросы она задаёт.

— Ну, если ты смотришь такого рода спили, то знаешь про них больше меня, — сказал я. — Мне как-то попалась такая бойкая формулировка: мол, риторы умели менять прошлое и делали это с удовольствием; инкантеры могли изменять будущее, но прибегали к своему умению крайне неохотно.

Корд кивнула, как будто это и впрямь объяснение, а не чушь собачья.

— Им приходилось менять будущее в ответ на действия риторов.

Я пожал плечами.

— Опять-таки всё зависит от того, какая фантастика тебе нравится.

— Но те, кто там, инкантеры? — сказала Корд, глядя на утёс.