Анафем

Стато читал какую-то древнюю дребедень про канон и необходимость его блюсти. Наверное, я мог бы взбираться быстрее, но мне хотелось услышать, кого отбросят. У самой двери звездокруга я остановился и целую минуту просто тянул время.

Наконец Стато произнёс: «Ороло». Не «фраа Ороло», поскольку с этой минуты Ороло перестал быть фраа.

Удивился ли я? С того мига, как прозвучало слово «анафем», я знал, что это будет Ороло. И всё равно выкрикнул: «Нет!» Никто меня не услышал, потому что все остальные кричали то же самое: возглас прокатился по колодцу, как барабанный бой. А на смену ему пришли ещё более странные звуки. Я таких никогда прежде не слышал. Внизу вопили.

Почему же я крикнул «нет!», если всё понимал заранее? Не потому, что не верил своим ушам. Это был возглас возмущения. Гнева. Объявление войны.

Ороло был готов. Он вышел из двери в нашем экране и плотно закрыл её за собой, не дав бывшим братьям и сёстрам времени на прощание, которое заняло бы годы. Лучше уж сразу, как будто его задавило упавшим деревом. Ороло вышел в алтарь и бросил сферу на пол, затем принялся развязывать хорду. Она упала ему на щиколотки. Он перешагнул через неё, взялся за нижний край стлы и потянул её через голову. Мгновение он стоял голый, держа скомканную стлу, и смотрел прямо вверх, как фраа Пафлагон во время воко.

Я открыл дверь звездокруга, из неё хлынул свет. Ороло увидел это и склонил голову, как богопоклонник, молящийся своему божеству. Я шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. Жуткая сцена в соборе осталась позади. Передо мною был безлюдный, заброшенный звездокруг.

И тут я заплакал. Лицо набрякло, как от приступа рвоты, слёзы хлынули из глаз, словно кровь из раны. Я горевал, а не удивлялся. Я понял, что Ороло отбросят, в тот миг, когда фраа Спеликон заговорил про спилекапторы, но не признавался в этом себе до последнего. До нынешней минуты. Поэтому я мог не тратить времени на изумление, как сууры и фраа внизу, а сразу перейти к сильнейшему горю, какое испытал в жизни.

На пинакль я взобрался скорее ощупью, потому что не видел ничего, кроме тёмных и светлых пятен. К концу подъёма плач перешёл в истерические рыдания, но я вытер лицо стлой и сделал несколько глубоких вдохов. Меня хватило на то, чтобы вытащить табулу из Ока Клесфиры. Заворачивая её в край стлы, я вспомнил, как раздевался Ороло.

Он будет стоять голый, пока инаки анафемствуют его гневным песнопением. Наверное, оно уже началось. Петь полагалось искренне. Может, столетникам и тысячникам, не знавшим Ороло, это было легко, но из-за нашего экрана вряд ли доносилось что-нибудь вразумительное.

Я спустился к МиМ, но табулы, которую Ороло положил под объектив перед закрытием звездокруга, на месте не оказалось. Кто-то её изъял. Точно так же, как из наших ниш забрали всё, написанное его рукой.

И тут я, возможно, сделал глупость, но иначе было нельзя. Я выбежал на край звездокруга, откуда смотрел, как инквизиторы с фраа Пафлагоном садятся в летательный аппарат, и пригнулся за тем же самым менгиром. Чуть погодя из дневных ворот вышел Ороло. Ему дали что-то вроде джутового мешка, чтобы прикрыть наготу, и спасательное покрывало из оранжевой металлизированной ткани, которое он накинул на плечи от холодного ветра. Бледные худые ноги утопали в ветхих, спадающих на ходу башмаках. Ороло зашагал прочь от концента, ни разу не обернувшись. Когда через несколько минут он исчез за струей фонтана, я решил, что пора спускаться.

По пути через хронобездну я слышал, как заканчивается актал анафема, и думал, как мне повезло. Для тех, кто в соборе, Ороло просто шагнул в пугающую неизвестность. Я хотя бы видел, как он выходит живой, своими ногами. Это не отменяло всего ужаса происшедшего, но по крайней мере вселяло надежду, что, может быть, ещё до темноты он, одетый с чужого плеча, будет сидеть в каком-нибудь баре перед кружкой пива и спрашивать, куда бы устроиться на работу.

Конец службы состоял из подтверждения верности канону. Я радовался, что меня там нет. Табулу я завернул в лист для рисования и спрятал за ящиком с боеприпасами: Лио сможет забрать её позже.

Оставался вопрос: засёк ли кто-нибудь издесятилетников моё отсутствие? Впрочем, в толпе из трёхсот человек оно вполне могло остаться незамеченным.

На всякий случай я сочинил историю, будто Ороло заранее намекнул, что произойдёт (кстати, он и намекнул, а я по своей тупости не понял), и я пропустил актал, боясь, что не смогу его выдержать. Это всё равно грозило неприятностями, но мне было уже всё равно. Пусть меня отбросят: я выясню, куда пошёл Ороло (скорее всего на Блаев холм), и отправлюсь к нему.

Однако врать не пришлось: никто меня не хватился, а если и хватился, всем было не до того.