Сигизмунд слушал и млел от запоздалого страха. Похоже, Лантхильда и не подозревает, что все могло обернуться и иначе.
Скалкс Дидис неумело чистил картошку, недоверчиво поглядывая на незнакомый продукт. Лантхильда время от времени понукала его.
Сигизмунд велел супруге оставить бурную кухонную деятельность. Всучил ей вошебойку, шампуни и три тренировочных костюма. Велел взять на себя руководство операцией.
Так. Веселый квартет с реки Быстротечной на время занят делом и тем самым нейтрализован. Самое время навестить вандальский взвод, сидящий под землей.
Господи, свалились на его голову! А вдруг там действительно еще человек десять? Что с ними делать? Усыпить? Может, и в самом деле усыпить? Почему выпускник ЛИТМО должен решать такие проблемы? Блин, может их всем скопом в монахи постричь? Надо с Федором посовещаться. Вдруг у отца Никодима выходы какие-нибудь есть — на Соловки или еще куда подальше… Все гуманнее, чем казнить. Усыпить, ослабить волю, усилить внушаемость, обратить в христианство, вдолбить догматы — и постричь. На всю операцию — три дня.
Ладно. В самом деле надо сходить и посмотреть.
Сигизмунд облачился в “униформу”, взял железки и привычной дорогой потопал к заповедному люку.
В терминале-приемнике было тихо. Свет горел, как его оставил Сигизмунд. Никаких взглядов в спину, никаких приступов неосознанного ужаса. Только плохело при мысли о том, что за дверью, возможно, сидит один или несколько “родовичей”. Сидят и ждут, бедолаги, как бы им усугубить проблемы и без того нелегкой жизни С.Б.Моржа.
Трепеща, Сигизмунд прильнул к окуляру “перископа”…
На нарах лежало животное. Белое. С рогами. Больше всего оно напоминало козу. Даже глядя в наблюдательное устройство становилось ясно, что животное безнадежно мертво. Один козий глаз остекленело глядел в лампочку.
Вспомнились слова покойного Федора Никифоровича — вот блин, нашел место, где о покойном вспоминать! — “Не обольщайтесь мнимой неподвижностью объекта. Это может быть военная хитрость”.
Ладно уж. С козой, даже с пустившейся на военные хитрости, он как-нибудь справится.
Сигизмунд отомкнул дверь и проник в камеру. Постоял, опасливо глядя на козу. Из ржавого крана тихо капала вода. Коза по-прежнему не подавала признаков жизни.
Сигизмунд приблизился к нарам. Коза лежала себе, вольно разметав раздоенное вымя. Несчастная скотина. Подпала под эксперимент.
Преодолевая брезгливость, Сигизмунд ухватил ее за рог и сбросил с нар. Коза стукнула об пол, как полено, но не издала ни звука. Сигизмунд подождал еще немного — нет, дохлая. Раз-два взяли!..
Выволок ее из камеры, подтащил к краю колодца, взял багор. Стараясь держаться подальше от края, спихнул животину в бездну. Внизу шумно плеснуло. Готово. От трупа избавились.
Сигизмунд хозяйским глазом оглядел предбанник: все ли в порядке. Ощутил вдруг нелепое желание покрасить стеллаж.
Ладно, на хрен. Нельзя в это с головой втягиваться, иначе или крыша поедет, или… Кстати, все-таки непроясненным остается вопрос: насколько связаны с Анахроном его хранители. Не оттого ли дедок помер, что темпоральный монстр рыгнул? Может быть, конечно, и совпадение…
Перед тем как закрыть камеру, зашел туда еще разок. Заботливо перестелил на нарах одеяло. Непонятно, откуда и как приземлилась туда злополучная коза, но одеяло оказалось совершенно скомкано. Непорядок… Для бодрости напевал “Марш энтузиастов”:
А одеяло-то, небось, лет тридцать в химчистку не отдавали…
…И тут это случилось. Накатило. Сперва пришел гул. Ничего, умудренно утешил себя Сигизмунд, обычный феномен Анахрона. Об этом еще в дремучие тридцатые знали и боялись, но не страшились — так, кажется, покойный Никифорович объяснял?..
Старательно не страшась, Сигизмунд шагнул к выходу — от греха подальше — и в этот момент его скрутило. Все вокруг сделалось угольно-черным… и потеряло цвет. К горлу подкатила невыносимая тошнота, сердце стукнуло и остановилось. Сигизмунд почувствовал, что умирает. Он умирал ВЕЗДЕ, каждой клеткой насмерть перепуганного тела. И прежде чем успел что-то сообразить, упал в тоннель и полетел с головокружительной быстротой. Скорость все нарастала. Он не то падал, не то возносился, не то несся вперед… Он летел, летел навстречу бесконечно далекому, недосягаемому свету…