Пока «старые левые» движения находились в предреволюционной, мобилизационной фазе, споры о том, что произойдет или не произойдет после их прихода к государственной власти, оставались гипотетическими но как только они оказались у власти, политические последствия стало возможно оценивать на основе некоторой очевидности. К 1968 г. многие из таких оценок были сделаны, и противники многообразного «другого» неравенства могли с известными основаниями доказывать, что достижение власти «старыми левыми» группами на самом деле не покончило с этим «другим» неравенством, или по крайней мере существенно не изменило многочисленные межгрупповые иерархии, существовавшие прежде.
В то же время в результате столетия борьбы начали проясняться два социологических факта, оказывавших большое влияние на эту дискуссию. Во-первых, вопреки прежним теоретическим построениям, тенденция капиталистического развития вовсе не была направлена к превращению почти всех трудящихся слоев мира в городских, мужского пола, взрослых наемных фабрично-заводских рабочих, идеальный тип «пролетариата», как он понимался традиционно. Реальность капитализма с точки зрения структуры занятости была намного более сложной, чем эта модель. Этот идеально-типический «пролетариат», разумеется, составлял меньшинство трудящихся слоев мира в 1850 г. Но тогда думали, что это просто переходное состояние. Однако такой идеально-типический «пролетариат» оставался меньшинством и в 1950 г. А теперь ясно, что и в 2050 г. эта особая группа занятых, вероятно, останется меньшинством. А потому организовывать движение вокруг этой группы значит отдавать приоритет — постоянный и незаконный приоритет — требованиям лишь одной разновидности из многих разновидностей трудящихся слоев мира.
Во-вторых, стало ясно, что «национальности» не являются чем- то оформленным и поддающимся объективному определению. Национальности — скорее продукт сложного процесса постоянного социального творения, сочетающего достижение осознания (самими и другими) и социально-правовое «наклеивание этикеток». Отсюда следует, что в каждой нации могут быть и будут субнациональные группы, и их выделение грозит быть бесконечным каскадным процессом. Отсюда следует, что каждое превращение какого-либо «меньшинства» в «большинство» создает новые «меньшинства». Этот процесс невозможно оборвать, и потому не может существовать «автоматического» разрешения проблемы в результате овладения государственной властью.
Если «пролетариату» и «угнетенным нациям» не суждено превратиться в бесспорное большинство, если они навсегда останутся разновидностью «меньшинств» наряду с другими «меньшинствами», тем самым их притязания на стратегическое первенство в антисистемной борьбе серьезно подрываются. Именно этот подрыв и был осуществлен в 1968 г. Или, скорее, революция 1968 г. привела к кристаллизации признания этих реалий во всемирном политическом действии антисистемных движений.
После 1968 г. ни одна из «других» групп, участвующих в борьбе, — ни женщины, ни расовые «меньшинства», ни сексуальные меньшинства, ни инвалиды, ни экологисты (те, кто отказывается безоговорочно принимать императивы растущего мирового производства) — никогда больше не признает законности «ожидания» чьей- то другой революции. И с 1968 г. «старые левые» движения сами стали все больше смущаться, заявляя требования (на самом деле колеблются, продолжать ли их заявлять) «отложить» требования до некоей предполагаемой постреволюционной эпохи. Очень легко удостовериться в этих изменениях общественной атмосферы. Простой количественный анализ мировой левой прессы, сравнивая, скажем, 1985 год с 1955, покажет драматичное возрастание места, отводимого этим «другим» заботам, которые некогда рассматривались как «второстепенные».
Конечно, изменения более масштабны. Сам язык нашего анализа изменился, был изменен сознательно и открыто. Мы озабочены расизмом и сексизмом даже в областях, когда-то считавшихся безобидными (прозвища, юмор и т. п.). Изменилась и организационная структура нашей жизни. В то время как до 1968 г. считалось желательным объединить все антисистемные движения воедино, по крайней мере в единое движение в каждой отдельной стране, теперь такая форма единства уже не оценивается как безусловно желательная. Множественность организаций, каждая из которых представляет особую группу или особый оттенок позиции, гибко связанных в некое подобие альянса, рассматриваются сегодня, по крайней мере многими рассматриваются, как благо само по себе. То, что было