Анализ мировых систем и ситуация в современном мире

Разделение населения по уровню относительных привилегий часто принимает форму этно-национальных группировок. Макс Вебер бросил вызов марксистскому восприятию действительности, предположив, что то, что он назвал «статусными группами» (Stande), является феноменом, параллельным социальным классам, и что две реальности исключают друг друга. Я не принимаю эту позицию. Я верю, что «класс» и то, что я предпочитаю называть «этно-нацией», являются двумя системами выражения для одной и той же реальности[93]. Тем не менее действительно важно отдавать себе отчет, что на самом деле существуют две системы выражения, чтобы мы могли оценить, как, когда и почему используется одна, а не другая система. Этно-нации, как и социальные классы, формируются, консолидируются, дезинтегрируются или распадаются и постоянно переформируются.

Таким образом, частью любого конкретного анализа становится идентификация стадии, на которой основываются специфические классы или этно-нации: является ли данная страта становящимся, ставшим или приходящим в упадок социальным классом. Я хотел бы далее доказать, что классическая марксистская терминология, относящаяся к социальным классам, имеет дело с этими тремя стадиями эволюции классов. Становящиеся классы являются классами an sich. Ставшие классы являются классами fьеr sich. А ложное сознание — форма защиты интересов социальных классов, приходящих в упадок[95].

Если мы доказываем, что классы и этно-нации отражают одну и ту же социальную реальность, мы должны дать некое рациональное обоснование для существования обеих форм. Мы попытаемся сделать это, предполагая, какими могут быть намерения (или выигрыши) социальной группы при принятии той или иной идентификации.

Начнем с социальных классов. В образовании классов существует краткосрочная логика. Именно постепенное осознание общих интересов (то есть одинакового отношения к собственности и управлению средствами производства и сходных источников дохода) и построение некоторой организационной структуры (структур) для отстаивания этих интересов являются необходимым аспектом социального торга[96] (эта та форма, которую принимает любая борьба с краткосрочными целями). Традиционное различие между объективным положением класса и субъективной принадлежностью к классу (общее для большинства как марксистов, так и функционалистов) кажется мне полностью искусственным. Объективное положение класса является реальностью лишь постольку, поскольку оно становится субъективной реальностью для группы или групп, а если оно существует «объективно», оно неизбежно будет ощущаться и «субъективно». Вопрос не в этом, а в степени, в которой «объективная» реальность принимает «субъективную» форму скорее классового, нежели этно-национального сознания.

Казалось бы логичным заключить, что организация с краткосрочными целями используется, когда общая политическая расстановка сил такова, что организующиеся могут обоснованно ожидать значительных краткосрочных преимуществ в процессе социального торга. Нет необходимости говорить, что сам успех процесса подрывает его поляризующее влияние на политическую систему. Это явление, которое Ленин называл «экономизмом», а «новые левые» недавно определили как «кооптацию».

Но классовое сознание имеет также и долгосрочное значение. Его развитие — наиболее ясный путь к овладению властью внутри данной государственной структуры группой, численно большей, чем политически господствующая в этой государственной структуре. Выражают ли это стремление овладеть властью теория парламентского пути или методы вооруженного восстания, в основе лежит вера в «демократию». Именно это, как мне кажется, мы имеем в виду, называя Французскую революцию «буржуазно-демократической». В XVIII столетии буржуазия не играла первенствующей роли в управлении французским государством, а в XIX столетии — играла. Этот главный сдвиг случился как результат развития «буржуазного классового сознания».

Самоотрицающие аспекты таких «классовых» представлений о власти являются основополагающей темой находящихся на обочине современной истории несчастных критиков, особенно в последние полвека. Посмотрим, например, трилогию Клоделя о наполеоновской эпохе («Заложник», «Черствый хлеб», «Униженный отец»), или роман ди Лампедузы о социальных последствиях Рисорджи- менто («Леопард»), или анализ Джиласом югославской революции в «Новом классе».