Аналогичный мир

…Яркий свет бил по лицу. Он очнулся от этого удара. И от голосов. И первое, что увидел, открыв глаза, это лица. Вокруг него толпились белые, а впереди, совсем рядом с ним две девочки. Они все рассматривали его и обсуждали. Увидев, что он открыл глаза, засмеялись. Мужчины тыкали его носками сапог под рёбра. Но не очень сильно. Такую боль он мог терпеть молча. Младшая из девочек вдруг наклонилась и ударила его по лицу. Удар был несильный, детский, но неожиданный. От неожиданности он и вскрикнул.

— Отлично, мисс! — рассмеялись остальные, — а ну-ка ещё раз!

Второй удар он вынес молча. И старшая из девочек презрительно сказала.

— Ничего не умеешь, дура! Разве здесь больно? Главная боль вот где!

Он мог повернуть голову и всё видел. Видел, как она аккуратно перешагнула и встала между его раскинутыми прикованными к полу ногами, как, улыбаясь, плотоядно облизнула губы и… приготовилась к удару? Нет, не надо!

— Вот где самая боль! — торжествующе заявила девчонка. — Вон они какие у него раздутые, налитые. Вот их ему и придавим. — И не ударила, от удара боль мгновенная, она наступила на него и стояла, всё с той же счастливой улыбкой.

Собственный крик оглушил его. А она всё смеялась. И все смеялись. Но он уже ничего не слышал, кроме своего крика, и не чувствовал, кроме страшной разрывающей боли в паху. Его облили водой, и он снова видел и слышал. Видел смеющиеся лица, слышал радостный смех. И видел чёрную няньку, которая подвела к нему маленького беловолосого мальчика, и тот неуклюже топал ножкой, пытаясь попасть по нему… И он не мог понять, зачем это. А потом все ушли. И опять была темнота. И он не знал, сколько он так лежал в темноте, и боль в спине от шипов была уже не такой страшной по сравнению с этой новой болью. И опять был свет. И надзиратель отцепил его, и велел встать. А он не мог, затёкшие суставы не слушались его. И пинок в рёбра откатил его к стене, так что он смог, цепляясь за стену, встать. И вот так, пинками, от стены к стене, его погнали по коридору. От каждого шага тело сотрясала боль, а пинки были точными, но слабыми, только у него уже всё болело. Так его довели до комнаты, где стояла тёмная блестящая мебель и посередине в кресле сидела белая леди, а рядом стоял высокий белый господин. Они были такие, что и через болезненный туман он понял — перед ним истинные хозяева, а то были так… прислужники.

— Вот, миледи, — сказал надзиратель, подталкивая его в спину, — обломали.

Он стоял, как положено: руки за спиной, глаза опущены, но видел их.

— Пожалуйста, полюбуйтесь, — леди указывала на него, но говорила с господином. — Полюбуйтесь. Простейшего дела нельзя поручить этим болванам. Только будучи пьяным можно вместо отработочного купить спальника. И только опять же с перепоя отправить спальника на ломку.

— Ну, всё-таки, дорогая, спальник-индеец, даже не метис, это большая редкость.

— Вот именно! Вы видели, какой пришёл счёт?! Ведь это без толку загубленные деньги! Обратно его не сдашь, и куда его? На Пустырь? Или сразу в Овраг?!

Он похолодел, но продолжал стоять неподвижно.

— Но, дорогая…

— Да-да! Как спальника его после ломки использовать невозможно, а как работника… Ну, какой из спальника работник?!

— Моя дорогая, вы преувеличиваете.

— Вы так считаете? Спорим!

Она быстро встала и шагнула к нему. Он отшатнулся, но она успела дотронуться до него, слегка, кончиками пальцев, и боль захлестнула его с такой силой, что он, вскрикнув, не удержался на ногах и упал. И остался лежать, вжимаясь в паркет лицом и обречённо ожидая её решения.

— Пожалуйста! — торжествующе прозвучал над ним её голос. — Вы опять проиграли. Вам ясно, не так ли? Всю сумму вычтите у Симмонса, полностью, и предупредите его об увольнении, как только он рассчитается. И, прошу вас, дорогой, не поручайте покупку рабов надзирателям. Это неэкономно. Займитесь хоть этим сами.

— Хорошо, дорогая, вы как всегда правы. А с этим?…

— Что, с этим? Ну, отправьте его ещё на ночь в пузырчатку, а там… куда-нибудь, хотя бы на скотную.

И быстрые шаги. Она ушла.

— Слышали, Грегори?

— Значит, к Зибо его, милорд?

— Да-да, выполняйте.

— Да, милорд.

И удаляющиеся шаги. Жёсткие твёрдые пальцы потрясли его за плечо.

— Вставай, разлёгся тут.

В голосе нет настоящей злобы, но ему было уже всё равно. Он встал, преодолевая боль, глядя себе под ноги.

— Пошёл вперёд.

Грегори больше не толкал его, только командовал: "Направо… прямо… направо…", — пока они не оказались опять в пузырчатке.

— Ну, чего стоишь? Ложись. Да нет, сюда.

Он шагнул на указанное ему место, лёг, и сразу ощутил, что здесь не шипы, а гладкие бугорки. И растянули его, не выворачивая суставов. Наказание без членовредительства — это ему знакомо. Наказанный должен работать, а не залечивать раны. Рабу разрешили жить и даже берегут. Ломка закончена, и увечить раба неэкономно. Сейчас надзиратель погасит свет и уйдёт, и ему до утра лежать в темноте, привыкая к боли. Можно стонать, плакать, но только тихо, а то добавят…