— Обед проспишь, — хохотнул Алик.
Занятый своими мыслями, Андрей и впрямь не заметил, как затих и опустел вагон.
— Ах ты, чтоб тебя!
Андрей спрыгнул вниз и, чуть ли не на бегу обуваясь, рванул к выходу.
— Андрей! Там столовка!
Выругавшись ещё раз и уже крепче, Андрей круто развернулся, едва не ударившись о стояк, и они побежали в столовую.
Вагон-столовых в поезде было две. Для раненых и для персонала. Есть, правда, нужно было в очередь, посменно. Они еле-еле в свою поспели. И обедать пришлось второпях, чтобы освободить посуду и место для следующих. А им уже полюбилось сидеть за столом, не заглатывать, а чувствовать вкус, но… Раз надо — значит, надо.
Зато обратно шли уже не спеша. Большинство дверей в «докторском» вагоне открыты, и, увидев в очередном купе Жарикова, Андрей подтолкнул Алика в спину.
— Иди, я догоню.
Тот послушно пошёл дальше, про себя удивляясь нахальству Андрея, что таким нахрапом и не боится, хотя… он же джи, вот и ладит с врачами. А Андрей постучал по косяку полуоткрытой двери.
— Иван Дормидонтович, можно?
— Можно, — улыбнулся Жариков. — Заходи.
Но Андрей, войдя, увидел лежащего на другом диване Аристова и сразу остановился.
— Ой, я не знал. Вы отдыхайте, я потом зайду.
Ничего, — улыбнулся Аристов.
Он лежал поверх одеяла, одетый, только китель и ботинки снял.
— Ничего, Андрей. Случилось что?
— Нет, — мотнул головой Андрей. — Я ещё сам подумаю и потом приду.
И, гибко повернувшись, вышел прежде, чем они успели что-то сказать.
Мыслитель, — с мягкой насмешкой сказал Аристов, вслепую нашаривая на столе сигареты.
— Левее, — подсказал ему Жариков. — Да, кто бы мог ждать. Интересно, какая у него сейчас проблема?
— Он же обещал прийти, когда додумает.
Жариков кивнул и тоже закурил.
— Тебе в ночь?
— Да. Я подремлю пока.
— Об чём речь.
Аристов докурил, ловко выкинул окурок в окно и закрыл глаза. Жариков откинулся на спинку дивана и погрузился в то спокойное, даже отрешённое от всего состояние, когда не спишь, всё видишь и слышишь, и глубоко полностью отдыхаешь. Иногда хватало нескольких минут. Хватало потому, что больше не давали. Но если была возможность… А сейчас она есть…
Вернувшись в свой отсек, Андрей снова залез на полку и лёг. За окном всё то же. Тогда, зимой, когда его везли в госпиталь, он ничего не видел. Лежал на дне кузова, ничего не чувствуя, кроме боли и страха. Новый хозяин накормил его, не бил, ночью он спал рядом и хозяин не трогал его, не заставил работать, но и не сделал с ним главного — не ударил по лицу и не дал поцеловать ударившую руку, и он теперь гдал: почему? Может, его не хотят брать в рабы? Потому что он слаб и болен. И не мылся столько дней, всё тело в корках и воняет от него так, что сам чувствует. Но… но ведь это всё пройдёт. Ему бы хоть помыться и поспать, чтобы боль немного отпустила, и он опять всё сможет. Хозяин, похоже, добрый, насиловать не будет, а руками или ртом он и сейчас сработает. Ох, чёрт, как болит, каждый толчок отзывается. Хозяин — добрый, разрешил лежать на боку, а то по-другому больно очень, не может он лечь как положено. И холодно. Приоткрывая глаза, он видит хозяина, тот сидит совсем рядом, прислонившись к борту, и лицо не злое, а усталое. А совсем рядом хозяйские сапоги почти касаются его лица, и ему впервые не страшно, что его пнут или ударят, добрые сапоги. Он бы погладил их, но боится разбудить хозяина…
Андрей поднял голову, чтобы ветер из окна размазал, высушил слёзы. Сержант Андрей Кузьмин, спасибо тебе за жизнь, за… за такую жизнь. Ты сразу знал, кто я. Тот бандюга тебе сказал, что я спальник, а чтоб ты понял, ещё и покривлялся, поизображал и велел мне раздеться. Я раздевался и плакал, я тогда всё время плакал. От голода, боли, от страха. Я не знаю, что ты понял, но ты ударил бандита, в зубы, «русским замахом», я потом уже всё эти слова узнал, а ты показал бандиту автомат, и тот встал к остальным, таким жалким, испуганным, а мне ты жестом велел идти за тобой и повёл к кухне, а за спиной трещали выстрелы и кричали бандиты, банды расстреливали на месте, я это уже знал, жалко, не всех, часть успела смыться, а меня ты привёл к кухне и накормил. Сержант Андрей Кузьмин…
Андрей повернулся на спину, подвинул подушку и лёг уже для сна. Нет, он не хочет смотреть на Алабаму. Гори она синим огнём. Дежурить ему в вагоне завтра, Колюню он обещал навестить вечером, после ужина, так что можно спать. Книги у него всё равно в чемодане. Да и остальные… Он покосился вниз. Майкла и Эда не было, и им, похоже, надоело глазеть, пошли к кому-то.
Андрей глубоко вздохнул и распустил мышцы, распластался на подрагивающей полке. Всё, он спит.
Многого они от этой поездки не ждали. О прибыли и речи не шло, лишь бы убытки оказались не слишком большими. Но всё обошлось. Точку поставить, конечно, не удалось, но зацепились. И вымотались они за эти три дня — а на больший срок русские деловой визы не дают — хуже, чем за неделю серьёзных игр. Мешал чужой язык, чистые напитки вместо коктейлей, необходимость пить залпом, странная еда…