И Андрей отправился за чаем. Чаем распоряжалась проводница, которую, как Андрей ещё вчера услышал, получая постель, называли мамашей. Чай у неё уже готов, и даже печенья можно купить, и сахар в маленьких — на два кусочка — пакетиках. Андрей взял две пачки печенья и четыре сахара: не будет же он за девчонкин счёт питаться.
— В конце за всё расплатишься, — отмахнулась от него проводница, занятая тянущимися к ней кружками, чашками и флягами.
— Ага, — кивнул Андрей, рассовывая по карманам сахар и печенье.
Пока он ходил за чаем, девушка сделала бутерброды. Аккуратные ломти тёмно-коричневого ноздреватого хлеба и тонкие пластинки розоватого сала. Андрей поставил кружки и выложил печенье и сахар.
— Живём? — улыбнулся он.
— Конечно, живём, — ответно улыбнулась она.
— Ну, — Андрей сел на своё место, взял кружку и представился: — Андрей.
— Олёна, — ответила она в тон.
— Ну, так со знакомством!
Андрей шутливо чокнулся своей кружкой. Олёна охотно рассмеялась в ответ.
Они пили чай вприкуску, ели бутерброды и грызли печенье. И болтали. Олёна охотно с непривычной для Андрея открытостью рассказывала о себе. Она с Печеры, это на севере, а сюда она ездила к сестре, сестра за Иваньковского вышла, тот в госпитале лежал, а сестра там же после медучилища и работала, вот и сговорились и слюбились, а сам-то зять, ну, мужа сестры так зовут, неужто не знаешь, он из Исконной Руси, а не поехал туда, под Иваньковым осел, на хорошем месте, ну и понятно, где муж, там и жена, а сама она учится в лесном техникуме. А он?
— А я в Загорье еду, — Андрей отхлебнул из кружки.
— Оюшки! — удивилась Олёна — Это ж где?
— За Ижорском.
— Ага, — понимающе кивнула она.
Так же просто, как рассказывала о себе, она расспрашивала его. Удивилась, узнав, что он из угнанных, ну да, слышала, конечно, об этом, ну, что Империя с русскими творила даже в газетах писали, и что родителей потерял, ахала и, жалеючи, подвигала ему бутерброды.
Завозился спавший над Андреем. Зевал, кряхтел, что-то неразборчиво бормотал, а потом снова захрапел. А тот, что над Олёной, и не просыпался.
— А я тебя вчера не видел.
— А я в Окунёве села.
— Ночью, что ли?
— Да нет, солнце-то взошло уже.
Андрей вспомнил рассветный пустой перрон и кивнул. Значит, это было Окунёво.
— А в этой, — у неё получилось: — Олобаме леса хорошие?
— Леса? — переспросил Андрей и, вспомнив имение, улыбнулся. — Светлые леса.
— Прореживать не надо, значит, — кивнула она.
Андрей пожал плечами и тут вспомнил виденное на остановке.
— Да, а как же Окунёво? Я видел, там «аково» было написано.
— Это Кондаково было, а Окунёво за ним сразу.
— Ага, теперь понятно.
Она рассказывала об отце, что так с войны и не пришёл, а из четверых братьев только один вернулся, без руки.
— А ты младшая?
— Ой, нет, за мною ещё две. А у тебя есть кто?
— Брат, — твёрдо ответил Андрей. — К нему и еду.
— Ну конечно, — кивала Олёна. — Одному-то плохо, а родня-то пропасть не даст.
— Слушай, — не выдержал Андрей. — А чего ты так на «о» говоришь?
— Оюшки! У нас-то на Печере все так говорят.
Громко зевнул и сел на верхней полке над Олёной мужчина.
— Вас, трещотки, вместо будильника хорошо запускать, — и ещё раз зевнул.
Андрей снизу вверх, но достаточно насмешливо посмотрел на него.
— Есть претензии?
— Угостите, так не будет, — и прежде, чем покрасневший Андрей ответил, рассмеялся. — Не надувайся, лопнешь.
Спрыгнув вниз, он натянул сапоги и, заправив нижнюю рубашку в армейские брюки с узким красным кантом, взял своё полотенце и пошёл умываться.
— Оюшки, — быстро и тихо зашептала Олёна. — Фронтовик это, они все если им хоть что поперёк, как не в себе делаются, ты уж, Ондрюша не связывайся. У нас-то вот так один тоже…
— Что «тоже» она рассказать не успела. Потому что окончательно проснулся спавший над Андреем. Сердито сопя и ни на кого не глядя, он слез вниз, натянул грубые, похожие на рабские сапоги и пошёл в уборную.
Олёна прибрала на столе, освобождая место. Они-то поели уже.
— Принести ещё чаю? — предложил Андрей.
— Оюшки, — с радостным смущением засмеялась Олёна, — мы ж чаехлёбы все, конечно, Ондрюша, спасибочки тебе.
Андрей взял их опустевшие кружки и пошёл за чаем. Лучше бы успеть до возвращения храпуна, а то место у окна потеряется. Когда он стоял в очереди за чаем, мимо него прошёл тот, что спал над Олёной, властно бросив на ходу:
— Мне возьми.
— В ладошках принесу?! — огрызнулся Андрей.
Тот окинул его насмешливым взглядом и повторил прежнее:
— Не надувайся, лопнешь, — и добавил: — Скажешь, что за тобой.
И ушёл. За кружкой — решил Андрей. И ошибся. Пришла Олёна с двумя кружками.
— Тебя погнали? — подчёркнуто удивился Андрей.
— Оюшки! — откликнулась она. — Мне не в тягость, а они пускай поправятся. С утречка когда мужик медведем ревёт, с ним спорить всё равно без толку.
— Поправятся? — переспросил Андрей, уже догадываясь о сути этого процесса.
— Ну да, глотнут по маленькой и, — она засмеялась, — людьми станут.