И он пошёл. В Старый Город. Через пути, к магазину Филиппыча. Магазин был закрыт из-за праздника и смотрелся сарай сараем. И дальше по заснеженной улице между маленькими бревенчатыми домами — он уже знал, что их называют избами — заборами из досок или реек. Шёл легко, не задумываясь, уверенный, что выйдет к пруду.
Пруд был не особенно большим, так, неглубокая котловина с пологими, истоптанными тропками и исчёрканными санками, склонами. Выйдя к нему, Эркин остановился, оглядываясь. На заснеженном льду гомонили, перебрасываясь снежками, мальчишки, на склонах курили, перебрасываясь уже солёными шутками и руганью, парни, а чуть в стороне толпились мужчины, курили солидно, не спеша, переговариваясь нарочито ленивыми, необидно небрежными голосами. Почти все, как и он сам, в полушубках и бурках, но попадались и армейские зелёные куртки и серые шинели. Эркин выглядывал знакомых, но его окликнули.
— О, Мороз! С Рождеством тебя!
Эркин сразу подошёл на Колькин голос.
— Здорово, Колька. И тебя с Рождеством.
Колька был в своём чёрном с золотыми нашивками бушлате.
— Мы с одной бригады, — кивнул он на Эркина стоявшим рядом мужчинам.
— Ну, чего ж, — мужчина с аккуратно подстриженными светлыми усами окинул Эркина внимательным, необидно оценивающим взглядом и протянул руку. — Мороз, значит?
— Мороз, — кивнул Эркин, сдёргивая варежку.
Рукопожатием его явно проверяли, и он ответил почти в полную силу.
— Однако, — улыбнулся мужчина и подмигнул. — Однако силён. Давно приехал?
— Да после святок месяц будет, — ответил Эркин.
Ругань на склонах становилась всё забористее и злее, парни стали, сплёвывая сигареты, спускаться на лёд, выстраиваясь в две неровные шеренги. Мальчишки воробьями прыснули во все стороны.
Эркин со спокойным вниманием следил за схваткой. Ногами, похоже, не дерутся, и не борьба, как в Бифпите, одни кулаки в ходу, не боятся кровь пустить, с замахом бьют.
— Только на кулаках, понял? — строго сказал ему Светлоусый. — Не вздумай нож доставать.
Эркин кивнул и решил, на всякий случай, уточнить:
— До первой крови?
— Пока не ляжет, хоть до десятой, — хохотнул кто-то из стоявших рядом.
— Лежачего не бить, — стали наперебой объяснять Эркину.
— Ага, и в спину не бить.
— Да, как за черту убежал, так всё.
— А до черты? — поинтересовался Эркин.
— Догонишь если… — заржали вокруг. — А ты такого пинка дай, чтоб до черты не останавливался.
Светлоусый докурил, бросил и растоптал окурок.
— Так, как тебя? Мороз? С Рябычем встанешь. Рябыч, пригляди, чтоб по первости не зарвался.
— А… — дёрнулся было Колька, но под взглядом Светлоусого замолчал, вытянулся и даже каблуками прищёлкнул.
Шеренги на льду сбились в общую невразумительную кучу. Но, как только стали спускаться на лёд мужчины, парни, как до этого мальчишки, перестали драться и потянулись на склоны, вытирая подбираемым тут же снегом окровавленные лица и доругиваясь, но уже без особого запала.
Эркин шёл рядом с Рябычем — плотно сбитым мужчиной лет сорока, не больше, с аккуратной золотистого цвета бородой. Лицо у него было чистое, без рябинок — Эркин видел рябых в лагере — и за что мужика прозвали Рябым, вернее, Рябычем — непонятно.
Пока спускались на лёд, как-то само собой разошлись на две группы и вытянулись в шеренги, но заметно дальше друг от друга, чем парни. И шеренги были ровнее.
— Ну, мужики, — Светлоусый в середине шеренги оглядел своих. — Перекрестись, что руки чисты.
Эркин не понял, но, подражая Рябычу и остальным, сдёрнул с правой руки варежку и, сложив три пальца щепотью, коснулся ими лба, груди, правого и левого плеча, расстегнул и сбросил с плеч полушубок так, чтобы тот упал сзади за спину, натянул варежку обратно. Так же сделала и шеренга напротив. Обшарив её взглядом, Эркин нашёл Тима. Смотри-ка, пришёл. Но на другом конце стоит. Ладно, потом разве только в общей свалке сойдёмся, а пока… Точно напротив него кряжистый светлобородый и синеглазый, как почти все здесь, мужчина в выцветшей от стирок синей рубашке.
— Сходимся, мужики.
И мерный шаг. Сходились не спеша и, неожиданно для Эркина, держа равнение. Когда между шеренгами оставалось меньше шага, остановились. Эркин, не отрываясь, смотрел прямо в лицо своего противника.
— Ну, с богом, мужики. Ии-эх! — прозвучал чей-то голос.
Эркин отклонился, пропуская возле уха летящий в лицо поросший золотистыми волосками кулак, и ударил точно в грудь, вложив всю силу. Вырубать надо первым ударом, второго тебе сделать не дадут — истина, усвоенная им ещё в питомнике. Попал хорошо. Его противник, по-рыбьи хватая ртом воздух, попятился, и Эркин пошёл на него. Но на третьем шаге тот словно споткнулся и сел на снег. Лежачего не бить, а сидячего?
— Пошёл на черту! — рявкнул за его спиной Рябыч.
Эркин оглянулся, проверяя, правильно ли понял.
— Пошёл! — с тяжёлым выдохом Рябыч ударил своего противника в ухо, повалив того, тяжело перешагнул через упавшее к его ногам тело в армейской гимнастёрке и пошёл к валявшимся на снегу курткам, полушубкам и шинелям шеренги противника.